В чем состоит наше «национальное евангелие», в чем состоит та «благая весть», которую мы несем и в народ, и в общество, и в Правительство?

В нашем триедином знамени – «Православие, Самодержавие, Русская Народность».

Мы всегда и всюду повторяем эти столь священные для нас слова и делаем это так часто, что является опасность, как бы они не превратились в пустую формулу не только для наших врагов и единомышленников, но и для нас самих.

С другой стороны, нам необходимо защитить наше национальное евангелие от другого нарекания, будто в нем ничего нет самобытно-русского, будто оно есть лишь сколок с германского, точнее, прусского, девиза: «Mit Got fur Konig und Vaterland!» – то есть «с Богом, за короля и отечество».

Но уже при сравнении наших заветных слов с этой формулой мы найдем в них более глубокое значение.

Там говорится только вообще о «Боге», мы же говорим о Святой Православной Церкви, как самой верной хранительнице Христовой истины.

Там говорится только о «короле», мы же говорим о неограниченном Самодержавии Русского Царя.

Там, наконец, говорится лишь о германском «отечестве», населенном почти одними немцами; мы же говорим о Русской народности и о том первенствующем положении, которое ей принадлежит в России.

Таким образом, наше национальное евангелие не есть пустая внешняя формула, подобная германскому девизу, а отличается глубоким нравственно-религиозным и государственным содержанием.

К тому же германский девиз, впервые провозглашенный Прусским королем Фридрихом Вильгельмом III[1] в 1813 году, во время войны с Наполеоном, никогда в Германии не оспаривался и никакой роли в развитии государственного и общественного самосознания Германии не играл.

Совершенно иное дело – наша национальная хоругвь: «Православие, Самодержавие, Русская Народность». Провозглашение, утверждение и защита этой святой хоругви совпадает теснейшим образом с историей России, с развитием ее национальной самобытности, с ростом ее величия и славы.

Об этом стоит серьезно подумать.

Россия, занимая географически место между Азией с ее тысячелетними преданиями, с одной стороны, и между Европой с ее вековыми традициями, с другой, должна была решить жизненный вопрос своего исторического существования: держаться ли ей азиатских или европейских государственных заветов, или же, наконец, выработать свои собственные идеалы, на основании собственных своих государственных начал?

Долгое время Россия держалась последнего, единственно правильного, взгляда на этот, для нее столь важный, жизненный вопрос.

Но вот пришел Петр и своим могучим порывом не только «прорубил окно в Европу», но настежь открыл ворота из Европы в Россию и, превратив Московское Царство во Всероссийскую Империю, приказал ей забыть самобытные Русские предания, броситься в погоню за европейскими обычаями и учреждениями безо всякого разбора, не отличая в них драгоценного золота от обманчивой мишуры.

Покинутая, обиженная Москва попробовала было протестовать, но очень скоро она была принуждена довольствоваться одним глухим ропотом. Она роптала со всей Русской Россией, видя, как в Петербурге попиралось все то, что было дорого Русскому уму и сердцу; она инстинктивно чувствовала свою правоту, но не могла ее ясно доказать на основании непреложных научных данных, так как в то время преданность Православию, Самодержавию и Русской самобытности таилась лишь смутно в глубине сердец Русских людей, и никто еще не думал о том, чтобы обосновать эту самобытность на строгой исторической и логической почве.

Да и можно ли было в то время спорить с Петербургом, когда он, под водительством Петра I и Екатерины II, отвечал на все доводы Москвы громом побед, раздававшимся на всех границах Российской Империи, превращая ее в могущественную первоклассную европейскую Державу?

Впрочем, мы должны быть справедливы.

Кто обратил первый любовный взор к Русской России с искренним желанием постичь ее тайны посредством изучения ее особенностей?

Петербургская Императрица Екатерина II, окружившая себя целой плеядой не только западных, но и Русских ученых и поэтов и направившая их внимание на серьезное исследование столь дорогой Ее сердцу России.

Ломоносов, Державин, Румянцев, Фонвизин проложили путь великому чародею Пушкину[2], который своим творческим гением сразу постиг всю суть России и представил ее в таком истинном, обаятельном виде, что мы и доселе в его творениях продолжаем учиться, как и за что любить Россию.

Но ни инстинктивно-народное, ни поэтическое самосознание России не могли создать тот непреложный кодекс нашего национального евангелия, который необходим был для ее сознательной государственной жизни: он был выработан в тиши кабинетов глубокими Русскими мыслителями, начиная с конца 20-х и в течение 30-х годов прошлого столетия.

Основой нашего национального евангелия является Православие: эта основа и была прежде всего изучена и определена первыми апостолами нашего национализма – Алексеем Степановичем Хомяковым, Иваном Васильевичем Киреевским и Константином Сергеевичем Аксаковым[3].

Они доказали нам, что мы должны крепко держаться Православной Церкви не только потому, что мы в ней рождены и крещены, не только потому, что верными ее сынами были наши отцы и деды, но и потому, что Православная Церковь хранит в себе непреложную истину Христова учения, искаженного в западных церквах.

Эти же три первоапостола нашего национального евангелия, изучив особенности славянских народов вообще и Русского народа в частности, доказали, что Русский народ имеет особую историческую миссию, и что лишь сохранив свою самобытность, он может исполнить назначенную ему Провидением великую историческую задачу.

Таким образом был положен прочный фундамент Русскому национализму в его Православной Вере и в его исторической самобытности.

Но это новое учение проповедовалось лишь в тесных «славянофильских» кружках Москвы, а отчасти и Петербурга, среди личных знакомых Хомякова, Киреевского и Аксакова.

Вышло оно из их скромных ученых кабинетов и получило более широкое распространение среди образованного Русского общества лишь под влиянием тяжкого оскорбления, нанесенного Русскому национальному чувству в 1836 году пресловутым «философическим письмом» Чаадаева[4].

Письмо это, по свидетельству современников, произвело целую бурю в читающей России. В нем прямо доказывалось иезуитскими софизмами, что России нечем дорожить в своем прошлом и настоящем, и что нет для нее светлого будущего.

Все Русские, в которых хоть капля была национального достоинства, восстали против этой кощунственной клеветы и потребовали себе готового оружия, чтобы опровергнуть ее не одними только пламенными чувствами своего сердца, но и неотразимыми доводами логики и науки.

Оружие это оказалось крепко и надежно выкованным в ученой лаборатории славянофилов, и этим оружием немедленно воспользовалось все Русское общество не только для того, чтобы изобличить Чаадаевскую ложь, но и для того, чтобы самому просветить себя обнаруженной Хомяковым, Киреевским и Аксаковым Русской национальной истиной.

Начались знаменитые 40-е годы, явившиеся первым расцветом Русского национального самосознания и озлобленным против него походом космополитизма.

Вся образованная Москва разделилась на два лагеря: на «западников» и «славянофилов», из коих последние постепенно увеличивали свои силы в борьбе с противниками, тем более что в славянофильском лагере вскоре затем явились два новых, сильных борца: Юрий Федорович Самарин и Иван Сергеевич Аксаков[5].

Первый из них изучил положение Русского народа на нашем западном побережье и начертал первые основы нашей окраинной политики; а второй, близко изучив характер Русского народа в центральных и южных наших губерниях, стал на защиту его самобытности, отражая попытки исказить ее со стороны Петербургской бюрократии.

И вот впервые проповедь Русских национальных идеалов дошла и до петербургских правительственных сфер, которые немедленно отнеслись к ним так же враждебно, как они относятся к ним и в настоящее время.

И это весьма естественно: Петербург всегда относился и относится к Москве с надменным пренебрежением, в особенности если Москва желает поучить Петербург уму-разуму, если Москва указывает ему на церковные и государственные традиции России, на ее самобытность и на ее мировые, исторические задачи.

Вот почему Петербург стал коситься на первых апостолов нашего национального евангелия и дал почувствовать Самарину и Ивану Аксакову свою тяжелую полицейско-бюрократическую руку совершенно так же, как и он в настоящее время изволит косо смотреть на учеников и преемников великих русских апостолов 30-х и 40-х годов, провозгласивших непреложные истины Русского национального евангелия, столь непонятные легкомысленно-шаблонному петербургскому бюрократизму.

Но этим истинам суждено было проявиться в еще большем блеске и заставить умолкнуть перед собой изумленный этим блеском Петербург. Как и в 1836 году, причиной этого торжества национальной идеи явилось тяжелое оскорбление национального чувства Русского народа, нанесенное России в 1863 году взбунтовавшимися поляками и их заграничными коронованными подстрекателями[6].

Но для отражения этого позора недостаточно было славянофильского орудия, выкованного Хомяковым, Киреевским, Самариным и Аксаковыми: для сохранения единства России и для отражения наносимого ей удара необходимо было дополнить провозглашенные славянофилами истины церковные и народные такой же великой истиной – государственной.

Эту истину провозгласил последний из апостолов нашего национального евангелия – Михаил Никифорович Катков.

Катков первый понял великую заслугу Петра, которую не могут умалить великие его ошибки: он превратил Московское Царство во Всероссийскую Империю и дал этим России широкую возможность быть вершительницей судеб Вселенной. Он сделал Россию первой великой державой в Европе и Азии, наметил ее морские границы, давшие ей возможность дышать широкой грудью. Он же положил основание Русскому флоту и правильно устроенной Русской армии.

Увлекаясь, к сожалению, без разбора, европейскими «новшествами» и прививая их насильственным путем в России, Петр, однако, сохранил в неприкосновенности неограниченное Самодержавие Русских Царей, которое стало для Империи Всероссийской, при ее могучем и широком развитии, еще более необходимым, чем для сравнительно небольшого Московского Царства. Великому организму Всероссийской Империи стали необходимы новые могущественные учреждения для твердого обзпечения ее целости и единства; но эти учреждения должны были развиться из естественного роста Российской Державы, которая не могла уже довольствоваться, при изменившихся условиях, старым патриархальным бытом Московского Царства, но еще менее могла искусственно измениться по западноевропейским мертвенным шаблонам.

Катков указал на то равновесие государственных учреждений, которым должна была отличаться Россия, занимая твердое, незыблемое положение в Азии и в Европе.

Таким образом, Катковым был произведен окончательный синтез церковных, народных и государственных начал России. Он привел в должную гармоническую связь те великие три сокровища нашего национального евангелия, которыми жила, живет и будет жить Россия, – Православие, Самодержавие и Русская Народность.

Само собой разумеется, что Петербург со своей космополитической бюрократией отнесся в 60-х годах с такой же враждой к великой национальной проповеди Каткова, с какой Петербургское Правительство 40-х годов отнеслось к Юрию Самарину и Ивану Аксакову. Одно лишь личное доверие Императора Александра II, выказанное Каткову, спасло его от когтей невежественного, хлыщеватого Петербургского Правительства, члены которого, конечно, никогда и в руки не брали великих творений Хомякова, Киреевского, Самарина и Аксаковых, а Каткова читали лишь потому, что его читал сам Государь.

Проповедь Каткова, спасшая Россию от международного позора 1863 года, длилась в течение 60-х и 70-х годов в непрестанной борьбе с начавшимся тогда уже революционным походом против Самодержавия Русских Царей и с содействовавшей этому походу Петербургской бюрократией.

Революция организовала пресловутое «хождение в народ», кончившееся жалким фиаско, так как народ, хотя инстинктивно, но твердо стоял за свои национальные сокровища. Тогда началось «хождение» в нашу невежественную, расшатанную космополитизмом интеллигенцию и бюрократию, и этот поход увенчался блестящим успехом.

Катков в своих пламенных статьях не переставал указывать на это грозное явление как на предзнаменование революции, но никто из тогдашних «умников» его и слушать не хотел, издеваясь над его «неизлечимым пессимизмом», так как-де «революция в России невозможна».

Мы теперь знаем, до какой степени был прав Катков и как непростительно близоруки были тогдашние «умники».

Новое национальное горе, вызванное гнусным преступлением 1 марта 1881 года, вызвало вместе с тем и новое торжество Русского государственного идеала.

Русское национальное евангелие воссияло на самом Царском Престоле и немедленно вызвало такое могущественное возрождение всех национальных сил России, какого она еще никогда не достигала, ибо Провозвестником и Осуществителем великих идей славянофилов и Каткова явился сам Царь-Миротворец, незабвенный Александр III.

В безсильной злобе умолкли все адские силы революции, и к ним присоединились, для общего заговора против Царя, предательски-легкомысленные Петербургские правительственные сферы.

Убив своими интригами в 1887 году Каткова, они возликовали, когда в 1894 году так безвременно почил сам Великий Государь, вознесший Россию Своим Русским национальным правлением до недосягаемых высот славы, мира и благоденствия. Началось новое царствование...

Но я умолкаю, так как события последнего десятилетия не только у всех в живой памяти, но и у всех перед глазами.

Петербургская бюрократия сделалась из «либеральной» прямо революционной: она повернулась спиной ко всей России, ко всей ее истории, ко всему ее народу и, изменив Царскому Самодержавию, устремилась, на европейский манер, ограничить Его тысячью путями. Русское национальное евангелие в Петербурге не только закрыто и запечатано, но и Бог весть куда заброшено. И мы видим, как немедленно, вследствие этой петербургской измены Русским национальным идеалам, рухнули законы в России, воцарился грубый произвол разнузданной крамолы, и Русская земля обагрилась кровью своих лучших, преданнейших Царю и Отечеству сынов.

И вот настала теперь наша очередь нести Русское национальное евангелие в Русский народ и в Русское Правительство.

Кто мы такие? Кто нам дает это право?

Мы – ученики тех великих апостолов, которые научили Россию сознательно дорожить своими национальными сокровищами.

Мы идем в народ, пробуждаем его своим словом, объединяем его в крепкие союзы, и народ радостно идет нам навстречу, с первого же слова нас понимает, так как мы лишь разъясняем то, что они веками хранили инстинктивно в своем уме и сердце.

Мы несем «благую весть» и в Петербургские Правительственные сферы и там возвещаем истины Русского национального евангелия, но Петербург нас упорно не понимает, то есть не хочет понять, и жалуется на то, что мы будто бы «вмешиваемся в его дело» и «даем ему приказания».

Нет, мы далеки от этого, мы не имеем ни права, ни охоты «приказывать Петербургу».

Мы лишь считаем своим долгом просвещать его невежество; мы доказываем ему, что без непрестанного осуществления вековечных истин, провозглашенных Хомяковым, Киреевским, Самариным, Аксаковыми и Катковым, Россия жить не может, Россия погибнет, умрет.

Вот что мы говорим Петербургу, и от нашей проповеди мы не отстанем до конца нашей жизни, в твердой уверенности, что если не теперь, то в будущем великие истины Русского национального евангелия снова воссияют на Царском Престоле, и Россия снова возродится во всем блеске своей славы, своего единства и могущества.

 

Владимир Грингмут

Речь на патриотическом вечере 8 января 1907 года

Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1907. № 12. Печатается по изданию: Собрание статей В. А. Грингмута. Вып. 4. 1910. С.305–311.

 

Источник: Грингмут В. А. Объединяйтесь, люди Русские! / Отв. ред. О. Платонов. М., 2017