на главную

О РЕЛИГИОЗНОЙ СИЛЕ РУССКОГО НАРОДА: Ко дню рождения Ф. М. Достоевского



Сегодня день рождения Федора Михайловича Достоевского (30 октября / 12 ноября 1821, Москва – 28 января / 10 февраля 1881, Санкт-Петербург).


Кто не понимает в народе нашем его Православия и окончательных целей его,
тот никогда не поймет и самого народа нашего. Мало того:
тот не может и любить народа русского, а будет любить его лишь таким,
каким бы желал его видеть и каким себе напредставит его.
 

Ф. М. Достоевский
«Дневник писателя», 1881


Мне кажется, в эти великие дни испытаний, что переживает теперь Россия, полезно вспомнить, что думали наши лучшие люди и что говорили по поводу будущих судеб России, в чем видели они ее силу, призвание и особенности, существенно отличающие ее от наших врагов.

Достоевский – один из величайших русских умов. Он оказал влияние и на нас, и на всю Западную Европу. Иногда парадоксальный, – в чем он и сам сознавался, он всегда высоко держал знамя русского народа. Он гордился, что знал его, что каторга заставила его близко сойтись не только с самым нижним слоем народа, но даже с его отбросами; и там, среди «несчастных», на самой «последней ступени падения», он сумел подметить тот священный огонь, который горит и согревает человека, и вспыхивает ярким пламенем в роковые минуты его жизни.

Что Европа и в промышленности, и в науке опередила Россию, Достоевский знал и нисколько не сокрушался об этом. Правда, в отношении науки мы далеко отстали от Запада. Европа далеко обогнала нас. Грамотность, земледелие, фабричная и заводская деятельность, обработка всего с помощью машин далеко ушли вперед, и нам, может быть, долго не сровняться с Германией. Все, что касается механической работы, известного порядка, известной системы, – это вошло уже в плоть и кровь на Западе, и грубый ручной труд по возможности везде устранен. А у нас даже землю обрабатывают по первобытному способу, также, как обрабатывали при св. Владимире и при Калите. «Жили так деды, и мы проживем». Как одежда нашего народа мало изменилась, и местами до сих пор можно встретить платья и уборы, что носили наши прапрабабки и прапрадеды, – так же мало изменились и архитектурные наши формы. На колоне Траяна изображен поход на даков, и там ясно видны русские избы, такие же, как и теперь, в XX веке. Как народ был темен и безграмотен тогда, так зачастую он темен и безграмотен и ныне.

Но есть другая сторона: просвещение. (Достоевский резко разделяет два понятия – наука и просвещение). То высшее духовное просвещение, которым озаряется душа человека. Вот если мы будем говорить о просвещении этим светом нашего мужика и западного, более культурного человека, – мы наткнемся на неожиданный вывод. Мы знаем о зверствах германцев во Франции, о варварстве их в Бельгии, кощунстве в Польше. Мы слышали, что и австрийцы позволяли себе тоже. Разве души, тронутые светом просвещения, способны на это?.. Никто, нам кажется, не развивал с такой полнотой и с такой компетентностью мысли о глубоком проникновении русского народа христианскими началами жизни, как Ф. М. Достоевский в своем «Дневнике писателя». «Я не пытаюсь равнять русский народ с западными в сферах их экономической славы или научной, – говорит Достоевский. – Я говорю, что русская душа, гений русского народа, наиболее способны, из всех народов, вместить в себе идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего все враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия» (стр. 3).

Наша неурядная земля вся как один человек. Все 150 млн ее населения представляют собою такое духовное единение, какого нет нигде и не может быть. Эго более, чем какой-либо другой народ – организм. Древний дух Руси, чистый, самородный дух древней Руси, который изначала жил на Руси и самобытно в ней развивался, преимущественно в старинные времена, он, этот дух, всегда верный самому себе, неизменный в своих коренных началах веры и народности, непоколебимый в своих нравственных убеждениях и совести, – этот дух дал всю нравственную и гражданскую силу небольшому сначала народу русскому и направлял события его истории к его росту и единству... Что же теперь? Много ли еще жизни в этом духе?

Достоевский с несомненностью признает, что он еще не умер; он еще живет в народе, и народ живет им – этим святым духом. Пройдите по всем концам России: в редком городе не найдете вы исторической или чудотворной святыни, особенно чтимой местным населением. Вы увидите, как в дни празднования этой святыни поднимается все население, местное и окрестное, и даже отдаленное, и толпами, как волнами, приливает к ней, – как сельские жители несут свои последние трудовые гроши или скудные домашние изделия своих рук, чтобы положить их к подножию святыни. Какая сила так привязывает народ к его святыне? Какое стремление движет тут духом народным? Это – глубокая сила духа, сила нравственная, сила столько же религиозная, сколько и народная, народная не потому только, что принадлежит массе народа, но и потому, что основана на народной совести, на убеждениях народного духа...

Укажите мне силу, которая бы без особенных побуждений, без начальственных распоряжений, без всякого насилия, одним мановением могла двинуть народные массы к самым важным и тяжким подвигам, к неодолимой борьбе со всякою силою, к самым великим пожертвованиям. У других народов такими силами служат идеи прогресса, цивилизации, свободы; там под этими знаменами народные массы движутся, волнуются, борются между собою. Покажите эти знамена нашему народу; он посмотрит и спросит: есть ли на них знамение Креста? Нет?.. Значит, скажет он, они не христианские. А вот мы воззовем к народу во имя родной веры и святыни, и тогда нет силы, которая одолела бы наш народ, нет жертвы, которой он не принес бы этим заветным сокровищам и силам своей души и жизни.

Достоевский плакал от умиления, когда газеты сообщили, как захудалый рядовой, какой-то солдатик, измучен до смерти в глубине Азии за то, что отказался принять магометанство. Достоевский говорил, что подвиг его тем велик, что совершен втайне, – никто и никогда мог не узнать об этом. Что было для этого солдатика христианство? Конечно, он не просвещен был догматами Православия, – но не захотел от него отойти, не захотел переменить той веры, в которой крещен. Он, может быть, даже не сознавал, что так надо, и открыто смотрел в глаза смерти, и терпеливо выносил все страдания. Подвиг этот тем и прекрасен, что совершен в тиши, вдали от всех, кто мог похвалить его, и никакой награды на земле за него не ждал этот человек.

Свои рассуждения о религиозности русского народа Достоевский подтверждает практическими доводами и соображениями, добытыми им путем тяжелого жизненного опыта, на который сам же ссылается. «Я видел наш народ и знаю его, жил с ним довольно лет, ел с ним, спал с ним и сам к злодеям причтен был, работал с ним настоящей мозольной работой, в то время, когда другие, либеральничая и подхихикивая над народом, решали на лекциях и в отделении фельетонов, что народ наш „образа звериного и печати его". Я его знаю; от него я принял вновь в мою душу Христа, Которого узнал в родительском доме и которого утратил было, когда преобразился в свою очередь в европейского либерала».

Великую силу религиозного чувства русского народа Достоевский ставит в тесную зависимость с сохранением русской национальности. Эта сила – тот духовный идеал Святой Руси, который объемлет, зиждет и сохраняет организм нашей народности. Как только начинал расшатываться и ослабевать в данной национальности ее идеал духовный, тотчас же начинала падать и национальность, а вместе падал и весь ее гражданский устав, и померкали все те гражданские идеалы, которые успевали в ней сложиться. В каком характере слагалась в народе религия, в таком зарождались и нормировались и гражданские формы этого народа. Стало быть, гражданские идеалы всегда прямо и органически связаны с идеалами нравственными. Стало быть, самосовершенствование в духе религиозном в жизни народов есть основание всему.

«Настоящих, совершенных христиан, правда, очень мало, – продолжает Достоевский, – но почем вы знаете, сколько именно их нужно, чтоб не умирал идеал христианства в народе. В народе есть праведники.Есть характеры невообразимой красоты и силы. Видим мы их или не видим? Не знаю; кому дано видеть, тот, конечно, увидит их и осмыслит, кто же видит лишь образ звериный, тот, конечно, не увидит. Но народ знает, что они есть у него, верит, что они есть, крепок этой мыслью и уповает, что они всегда в нужную, всеобщую минуту спасут его. И сколько раз народ спасал свое Отечество…» Достоевский твердо убежден, что русскому народу более, чем всякому другому, открыт путь во всю высоту и ширину мировых судеб, потому что ни у одного народа святыня веры не соединяется с таким народным могуществом и с такою историческою силою, как у русского. И великие судьбы ожидают Россию и в собственной ее жизни, и в целом мире, если она поймет свою силу, не забудет ее и не даст сбить себя с этого пути.

Дайте же народу оставаться самим собой, тем, чем он быть хочет, чем быть ему суждено Промыслом, или, как принято выражаться, историей. Не мешайте же, а всячески содействуйте органическому и самостоятельному развитию России на собственных народных началах, – хотя бы теперь, когда с ясностью для нас обнаружилась вся пагубность чуждого нам европеизма на германском народе. Наука же и культура внешняя придут – не в этом мощь народа. Науку и культуру внешнюю можно приобрести; свет же истины, свет христианского просвещения приобрести труднее.

Вот почему Достоевский верил в наш народ, любил его и говорил:

– Настанет час, – его поймет и полюбит Европа.

 

Григорий Орлов

Воронежские епархиальные ведомости. 1915. № 2.




Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.


 

 

 

 

 

 

© 2005-2015 "Дух христианина" газета |