Как много сегодня отцов и матерей, которые не о благе небесном пекутся для чад своих, не о вечной жизни помышляют для своих душ, а живут лишь тем, что видят. Находясь в подобном настроении, такие родители и чад своих воспитывают в том же духе, на великую и тяжкую скорбь себе и на невыразимую печаль для детей своих. Примером сему служит дивный рассказ одной слепой почтенной старицы Валентины Николаевны Добровольской о себе самой.
«Отец мой был судьей в городе П. Он был очень нетверд в истинах святой веры, относясь к ней всегда равнодушно, из-за чего у него нередко происходили споры с моей покойной матерью, которая была очень религиозна. Она нас с сестрой воспитывала очень строго в религиозно-нравственном отношении. Бывая часто у богослужений, она почти всегда брала нас с собой в церковь, и отец нередко ей говорил, что она воспитывает из нас каких-то "монахинь". Эти замечания отца оскорбляли мать нашу и иногда даже вызывали слезы.
Когда мы с сестрой подросли, нас отправили в губернский город для обучения в школе. По окончании образования мы возвратились под родной кров, но наши религиозные убеждения, внушенные нам матерью в детстве, уже немного пошатнулись. Это не ускользнуло от зоркого внимания нашей доброй матери, и она нередко высказывала пред нами свою скорбь об этом».
Помолчав немного и тяжело вздохнув, Валентина Николаевна продолжала: «Мы хорошо были знакомы с семейством городничего, жена которого была очень светской женщиной и очень любила светские удовольствия. Она задумала устроить домашний спектакль, в числе прочих она пригласила и меня участвовать в этом спектакле. Я изъявила свое согласие, не спросив предварительно согласия своей матери.
Мать осталась очень недовольна моим своевольным поступком, зато отец мой был очень рад и доволен этим приглашением. У отца с матерью было много споров и пререканий из-за этого спектакля. Отец наконец сказал с раздражением моей матери: "Твои монастырские уставы выводят меня окончательно из терпения". Долго эти пререкания продолжались, наконец мать махнула рукой и сказала со слезами: "Делай, как сам знаешь, когда тебе неприятны мои убеждения и взгляды".
Эти семейные неприятности сильно подействовали на мою покойную мать, и она назавтра слегла в постель, так как была очень слабого здоровья. День спектакля был назначен, как хорошо помню, [на] 30 сентября. Когда я отправлялась на спектакль [и] подошла проститься с мамой, то она взглянула на меня таким печальным взглядом, что мне сделалось как-то крайне неловко, и я потупилась.
Она тихо-тихо сказала, чтобы не слышал отец: "Валя, завтра великий праздник Покрова Пресвятой Богородицы, а ты идешь играть в спектакле; подумай, кого ты будешь утешать своей игрой и своим веселием?" Я увидела слезы на лице матери. Я стояла неподвижно — слова матери меня поразили, но оклик отца "я тебя давно жду, иди" вывел меня из оцепенения. Я хотела поцеловать маму, но она меня отстранила рукой...
Я не помню, как я вышла из дома и села в экипаж. Когда мы с отцом приехали в дом городничего, то там уже много собралось из приглашенных гостей. Зал был блестяще освещен, в воздухе стоял веселый говор и смех, музыканты настраивали свои инструменты... Я прошла в уборную». Валентина Николаевна утерла катившиеся слезы, глубоко вздохнула и продолжала:
«Но вот занавес взвился... И я выступила на сцену... Я была одета в легкое газовое платье. Я стояла близко к кулисам... Вдруг платье мое вспыхнуло от упавшей на него свечи, и я была объята пламенем... Я лишилась чувств. Можете представить, какой переполох произошел среди присутствующих в театре? Я тотчас же была вынесена на руках и отправлена домой.
Когда я назавтра пришла в сознание и открыла глаза, то увидела доктора и фельдшера, которые бинтовали мои руки, на лице моем была вата, пропитанная какой-то мазью; я чувствовала нестерпимую боль в лице, шее и руках, которые были сильно обожжены. Не буду много распространяться о моей болезни: четыре месяца я не могла вставать с постели. Несчастье, случившееся со мной, уложило и мать мою в постель — она сильно хворала, так что все отчаивались в ее выздоровлении, а отец был близок к умопомешательству.
Я же лишь только немного пришла в сознание, как попросила позвать священника, который меня исповедал и причастил святых тайн. Спустя полгода с отцом сделался апоплексический удар — он умер скоропостижно. А я хотя выздоровела от ожогов, но чувствовала сильную боль в глазах, а через несколько времени и совершенно ослепла.
На первых порах моя слепота приводила меня в полное отчаяние, но потом я успокоилась, признав эту слепоту наказанием от правосудного Бога за мое непочтение к великому празднику. В этом несчастье я усматриваю милость Божию, ведущую меня, многогрешную, ко спасению. Не постигни меня это несчастье, я, может быть, погибла бы в круговороте светской жизни, предаваясь греховным удовольствиям.
Теперь только, наказанная и вразумленная Господом, я вполне уразумела слово Божие, которое говорит, что не из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда... Не для нечестивого ли гибель, и не для делающего ли зло напасть? (Иов. 5:6; 31:3). Мы вообще любим полагать в возглавие своей беспечности о своем спасении безмерное милосердие Божие, забывая при этом о правосудии Божием. Мы совершенно забываем, что Бог милосерд, но всякий день строго взыскивающий; Он милосерд, но правосуден, никому не заповедал поступать нечестиво и никому не дал позволения грешить, ибо милосердие и гнев у Него, и на грешниках пребывает ярость Его (Сир. 5:7).
Эти слова Священного Писания говорила мне пред своей смертью моя покойная мать, а потому они глубоко запечатлелись в моем сердце». Так закончила свой печальный рассказ Валентина Николаевна, набожно перекрестившись несколько раз и утирая слезы, катившиеся по ее лицу.
Воистину поучителен сей рассказ старицы для родителей, особенно нынешнего времени, когда сами отцы и матери под праздники предаются непомерному веселью и чад своих влекут с собой часто на нескромные зрелища, а в день праздничный вместо посещения храма спят до полудня или снова с жадностью предаются разного рода невоздержанию. Во всем этом вера где? Где жизнь по вере?
...Закружились мы, грешные, в суете житейских попечений! Молиться Богу как должно нам недосужно, сходить в церковь некогда!.. А придет же этот грозный час: хочешь не хочешь, а надо будет умереть. Смерти не скажешь: «Подожди, я то и то еще не сделал». Минутки не отсрочит. Чего же ради мы так усердно заботимся о земном, своих делах, что о душе нам и подумать недосужно? Не обманываем ли мы самих себя?
Архимандрит Кронид (Любимов). Мысли на день
«Отец мой был судьей в городе П. Он был очень нетверд в истинах святой веры, относясь к ней всегда равнодушно, из-за чего у него нередко происходили споры с моей покойной матерью, которая была очень религиозна. Она нас с сестрой воспитывала очень строго в религиозно-нравственном отношении. Бывая часто у богослужений, она почти всегда брала нас с собой в церковь, и отец нередко ей говорил, что она воспитывает из нас каких-то "монахинь". Эти замечания отца оскорбляли мать нашу и иногда даже вызывали слезы.
Когда мы с сестрой подросли, нас отправили в губернский город для обучения в школе. По окончании образования мы возвратились под родной кров, но наши религиозные убеждения, внушенные нам матерью в детстве, уже немного пошатнулись. Это не ускользнуло от зоркого внимания нашей доброй матери, и она нередко высказывала пред нами свою скорбь об этом».
Помолчав немного и тяжело вздохнув, Валентина Николаевна продолжала: «Мы хорошо были знакомы с семейством городничего, жена которого была очень светской женщиной и очень любила светские удовольствия. Она задумала устроить домашний спектакль, в числе прочих она пригласила и меня участвовать в этом спектакле. Я изъявила свое согласие, не спросив предварительно согласия своей матери.
Мать осталась очень недовольна моим своевольным поступком, зато отец мой был очень рад и доволен этим приглашением. У отца с матерью было много споров и пререканий из-за этого спектакля. Отец наконец сказал с раздражением моей матери: "Твои монастырские уставы выводят меня окончательно из терпения". Долго эти пререкания продолжались, наконец мать махнула рукой и сказала со слезами: "Делай, как сам знаешь, когда тебе неприятны мои убеждения и взгляды".
Эти семейные неприятности сильно подействовали на мою покойную мать, и она назавтра слегла в постель, так как была очень слабого здоровья. День спектакля был назначен, как хорошо помню, [на] 30 сентября. Когда я отправлялась на спектакль [и] подошла проститься с мамой, то она взглянула на меня таким печальным взглядом, что мне сделалось как-то крайне неловко, и я потупилась.
Она тихо-тихо сказала, чтобы не слышал отец: "Валя, завтра великий праздник Покрова Пресвятой Богородицы, а ты идешь играть в спектакле; подумай, кого ты будешь утешать своей игрой и своим веселием?" Я увидела слезы на лице матери. Я стояла неподвижно — слова матери меня поразили, но оклик отца "я тебя давно жду, иди" вывел меня из оцепенения. Я хотела поцеловать маму, но она меня отстранила рукой...
Я не помню, как я вышла из дома и села в экипаж. Когда мы с отцом приехали в дом городничего, то там уже много собралось из приглашенных гостей. Зал был блестяще освещен, в воздухе стоял веселый говор и смех, музыканты настраивали свои инструменты... Я прошла в уборную». Валентина Николаевна утерла катившиеся слезы, глубоко вздохнула и продолжала:
«Но вот занавес взвился... И я выступила на сцену... Я была одета в легкое газовое платье. Я стояла близко к кулисам... Вдруг платье мое вспыхнуло от упавшей на него свечи, и я была объята пламенем... Я лишилась чувств. Можете представить, какой переполох произошел среди присутствующих в театре? Я тотчас же была вынесена на руках и отправлена домой.
Когда я назавтра пришла в сознание и открыла глаза, то увидела доктора и фельдшера, которые бинтовали мои руки, на лице моем была вата, пропитанная какой-то мазью; я чувствовала нестерпимую боль в лице, шее и руках, которые были сильно обожжены. Не буду много распространяться о моей болезни: четыре месяца я не могла вставать с постели. Несчастье, случившееся со мной, уложило и мать мою в постель — она сильно хворала, так что все отчаивались в ее выздоровлении, а отец был близок к умопомешательству.
Я же лишь только немного пришла в сознание, как попросила позвать священника, который меня исповедал и причастил святых тайн. Спустя полгода с отцом сделался апоплексический удар — он умер скоропостижно. А я хотя выздоровела от ожогов, но чувствовала сильную боль в глазах, а через несколько времени и совершенно ослепла.
На первых порах моя слепота приводила меня в полное отчаяние, но потом я успокоилась, признав эту слепоту наказанием от правосудного Бога за мое непочтение к великому празднику. В этом несчастье я усматриваю милость Божию, ведущую меня, многогрешную, ко спасению. Не постигни меня это несчастье, я, может быть, погибла бы в круговороте светской жизни, предаваясь греховным удовольствиям.
Теперь только, наказанная и вразумленная Господом, я вполне уразумела слово Божие, которое говорит, что не из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда... Не для нечестивого ли гибель, и не для делающего ли зло напасть? (Иов. 5:6; 31:3). Мы вообще любим полагать в возглавие своей беспечности о своем спасении безмерное милосердие Божие, забывая при этом о правосудии Божием. Мы совершенно забываем, что Бог милосерд, но всякий день строго взыскивающий; Он милосерд, но правосуден, никому не заповедал поступать нечестиво и никому не дал позволения грешить, ибо милосердие и гнев у Него, и на грешниках пребывает ярость Его (Сир. 5:7).
Эти слова Священного Писания говорила мне пред своей смертью моя покойная мать, а потому они глубоко запечатлелись в моем сердце». Так закончила свой печальный рассказ Валентина Николаевна, набожно перекрестившись несколько раз и утирая слезы, катившиеся по ее лицу.
Воистину поучителен сей рассказ старицы для родителей, особенно нынешнего времени, когда сами отцы и матери под праздники предаются непомерному веселью и чад своих влекут с собой часто на нескромные зрелища, а в день праздничный вместо посещения храма спят до полудня или снова с жадностью предаются разного рода невоздержанию. Во всем этом вера где? Где жизнь по вере?
...Закружились мы, грешные, в суете житейских попечений! Молиться Богу как должно нам недосужно, сходить в церковь некогда!.. А придет же этот грозный час: хочешь не хочешь, а надо будет умереть. Смерти не скажешь: «Подожди, я то и то еще не сделал». Минутки не отсрочит. Чего же ради мы так усердно заботимся о земном, своих делах, что о душе нам и подумать недосужно? Не обманываем ли мы самих себя?
Архимандрит Кронид (Любимов). Мысли на день