Слово в Неделю четвертую по Пятидесятнице
Оброцы грѣха, смерть: дарованіе же Божіе, животъ вѣчный, о Хрістѣ Іиcусѣ Господѣ нашемъ (Рим. 6, 23).
Нѣкогда имя грѣха было для христіанъ такъ ужасно, какъ проклятія и казни. Апостолъ Іаковъ, желая однимъ ударомъ сокрушить гордость хвалящагося вѣдѣніемъ истины, но живущаго по плоти человѣка, сказалъ только, что ему грѣхъ! Вѣдущему добро творити, и не творящему, грѣхъ ему есть (Іак. 4, 17). Нынѣ многіе содрагаются при имени безчестія, урона, смерти: мысль о грѣхѣ, подобно привидѣнію, не тревожитъ болѣе просвѣщеннаго вѣка. Такъ ли совершается въ насъ предсказанное пророками о царствѣ Мессіи: яко да обетшаетъ согрѣшеніе (Дан. 9, 24)? Ахъ! Согрѣшеніе обетшаваетъ въ насъ не такъ, какъ старая одежда, которую повергаютъ къ ногамъ, когда облекаются въ новую; но такъ, какъ застарѣлая болѣзнь, въ которой чувствованіе боли притупляется временемъ, и которую «мало наконецъ отличаютъ отъ здравія».
Столь опасная привычка подкрѣпляется столь же бѣдственною недальновидностію, съ каковою мы смотримъ только на прелестную личину, подъ коею грѣхъ намъ является; но не проникаемъ въ истинное свойство его, и не соединяемъ съ нимъ его послѣдствій. Что такое наши недостатки, бѣдствія, смерть? — «Говорятъ»: несовершенства природы, дѣйствія случаевъ, удары судьбы! — Такъ-то самолюбіе удобнѣе позволяетъ намъ хулить Бога, нежели находить источникъ зла въ себѣ самихъ.
Правда Божія, слушатели, не имѣетъ нужды въ нашемъ оправданіи. Но неправда наша должна быть обнажаема для нашего же отъ Бога оправданія. На сей конецъ, сообразно настоящему чтенію изъ Апостола, откроемъ по возможности необходимый союзъ грѣха со смертію, оброцы грѣха смерть, и пагубному обольщенію грѣховнаго состоянія противоположимъ преимущества состоянія благодатнаго: дарованіе Божіе, животъ вѣчный, о Хрістѣ Іисусѣ Господѣ нашемъ.
Богъ, какъ говоритъ Премудрый, смерти не сотвори (Прем. 1, 13). Отъ источника жизни могло ли что проистечь, кромѣ жизни? Давъ бытіе ничтожеству, Онъ далъ бытію законъ, по которому бы оно дѣйствовало ко благу: дѣйствованіе по сему закону есть жизнь. Благороднѣйшія твари получили свободу, которая есть способность исполнять законъ, по сознанію его совершенства, изъ любви къ Законодателю, и которая посему не исключаетъ возможности отступить отъ онаго; а такое произвольное отступленіе отъ закона есть грѣхъ. Но поелику тварь, выходя изъ предѣловъ, премудростію и благостію Творца ей поставленныхъ, не можетъ взойти къ высшему совершенству, котораго, будучи сама въ себѣ ничтожество, не только дать, но ниже возвратить себѣ не можетъ; то ея уклоненіе отъ закона по необходимости есть паденіе въ низшій кругъ дѣйствованія, разстройство, разрушеніе, смерть. Вотъ путь, по которому единѣмъ человѣкомъ грѣхъ въ міръ вниде, и грѣхомъ смерть. Онъ входитъ, какъ тать, и потомъ неистовствуетъ, какъ разбойникъ: обнажаетъ, порабощаетъ, убиваетъ. Человѣкъ, по троякому отношенію своего дѣйствованія къ самому себѣ, ближнему и Богу, можетъ наслаждаться троякою жизнію: естественною, какъ существо видимаго міра, гражданскою, какъ членъ общества, и духовною, какъ умаленный малымъ чимъ отъ ангелъ: преобладающій грѣхъ и на жизнь естественную, и на цѣлыя общества, и на безсмертный духъ человѣческій налагаетъ дань смерти. Оброцы грѣха, смерть.
Въ первобытной невинности человѣкъ былъ безсмертенъ по тѣлу, равно какъ и по душѣ. Покоренныя ему твари подвержены были естественнымъ измѣненіямъ, — однако такъ, что ни владыка ихъ, ни онѣ сами отъ того не страдали. Едва грѣхъ овладѣлъ симъ владыкою, какъ и въ его владѣніяхъ, и въ немъ самомъ, по непостижимому дѣйствію правосудія Божія, возсталъ мятежъ: и скоро бы, можетъ быть, опустошило всю землю единое беззаконіе, «если бы» милосердый Богъ не положилъ между имъ и его пагубными послѣдствіями нѣкотораго разстоянія, дабы оставить мѣсто покаянію и благодати. Между тѣмъ дивный Промыслъ заповѣдалъ смерти въ различныхъ видахъ преслѣдовать и поражать грѣхъ въ такой соразмѣрности съ его шествіемъ и силою, чтобъ его же порожденіе было препятствіемъ его могуществу, и чтобы ослѣпленный впрочемъ грѣшникъ безъ труда узнавалъ въ немъ своего врага и убійцу. Дабы показать вамъ дѣйствіе сего Божія суда, я не укажу на первый міръ, вдругъ погребенный въ волнахъ за умноженіе неправды; или на древніе грады, которые воплемъ своего разврата низвели на себя небесный огнь; или на гробы похотѣнія, которые въ безплодной пустынѣ создала себѣ роскошь Евреевъ и проч. Кто имѣетъ очи: тотъ, не обходя вѣковъ и странъ, всегда и вездѣ видитъ мечъ Божій на преступленіе, сокрытый въ самой природѣ и въ обыкновенномъ теченіи дѣлъ человѣческихъ. Не видите ли вы, какъ смерть, по выраженію Пророка, восходитъ сквозѣ окна ваша (Іер. 9, 21), — проникаетъ во всѣ чувства и силы, поколику открываемъ ихъ для грѣха? Какъ чаша земныхъ удовольствій изливаетъ если не всегда скоропостижный, то, безъ сомнѣнія, медленный ядъ въ уста неумѣренности; корысть не столько наполняетъ сокровищницы златомъ, сколько душу мученіемъ; обида вызываетъ противъ себя если не правосудіе, то другую обиду; коварство упадаетъ въ яму, которую изрыло ближнему, и мужіе кровей и льсти не преполовляютъ дней своихъ (Псал. 54, 24)? Какъ самое тонкое злоупотребленіе способностей естественныхъ изощряетъ на себя столь же тонкое оружіе: гордость убиваетъ разсудокъ; мудрость, неискусившая имѣти Бога въ разумѣ, предается въ неискусенъ умъ творити неподобная (Рим. 1, 28); и въ самый корень грѣха — самолюбіе — отъ времени до времени ударяетъ громъ злополучія? И когда Богъ, не хотящій смерти грѣшника, говоритъ о Себѣ, что Онъ наводитъ грѣхи отцевъ на чада и на чада чадъ, до третіяго и четвертаго рода (Исх. 34, 7): не то ли сіе значитъ, что самый грѣхъ, неограниченно возобладавшій человѣкомъ, внѣдривается въ существо его, распространяетъ власть свою вмѣстѣ съ жизнію, которую онъ даетъ другимъ, и если не свергнутъ сего наслѣдственнаго ига, собираетъ свои оброки съ сыновъ, внуковъ и правнуковъ?
Но ежели симъ или другимъ образомъ грѣховная болѣзнь одного можетъ сдѣлаться заразою многихъ, то удивительно ли, что и послѣдующая за нею смерть также постигать можетъ племена и народы, какъ и человѣковъ? Жизнь общественная получила начало тогда, какъ Богъ рекъ первой человѣческой четѣ: наполните землю, и господствуйте ею: здѣсь нѣтъ ни раздѣленія, ни разрушенія. Отъ чего же смертны, а иногда и чрезмѣрно кратко-жизненны сіи тѣла гражданственныя, если не отъ того же, какъ и естественныя? Оскудѣніе любви къ отечеству и взаимной искренности между членами общества сопровождается слабостію и безпорядкомъ въ его дѣйствіяхъ; роскошь, поглощая его истинное довольство, измучиваетъ его вымышленными нуждами; стремленіе къ преобладанію и неправосудіе возбуждаютъ противъ него внѣшнихъ и домашнихъ непріятелей; въ вѣрѣ и благочестіи оно хранитъ или теряетъ основаніе своихъ законовъ, побужденіе дѣятельности, страхъ злодѣйства, награду подвиговъ, залогъ безопасности, — словомъ, жизнь и душу. Если ты, правовѣрное Отечество, не старѣясь, переживаешь твоихъ сосѣдовъ и враговъ, то благослови правду и вѣру, которыя Господь Саваоѳъ оставилъ тебѣ, какъ сѣмя долгоживотное! Безъ нихъ никакой народъ не можетъ ожидать себѣ лучшей участи, нежели возлюбленный, но невѣрный Богу Израиль. Вскую умираете доме Израилевъ? вопіетъ къ нему Іезекіиль (18, 31). Вотще, совратясь отъ пути правды, мечтаешь ты, что не управится путь Господень; напрасно думаешь ускользнуть отъ Его правосудія, — ты самъ себя умерщвляешь твоимъ нечестіемъ. Вскую умираете доме Израилевъ? — Если и бываютъ случаи, когда путь нечестивыхъ спѣется, и рука ихъ господствуетъ, то сіе есть или послѣдняя мзда, которую воспріемлютъ они за нѣкій останокъ добродѣтелей, или послѣднее напряженіе, которое лишитъ ихъ останка крѣпости. Развратное общество въ силѣ — подобно человѣку въ горячкѣ: его сильныя и быстрыя дѣйствія суть дѣйствіе болѣзни, а часто и предвѣстіе смерти. Державный Пророкъ видѣлъ и описалъ судьбу торжествующаго нечестія: видѣхъ нечестиваго превозносящася и высящася, яко кедры ливанскія. Но долго ли продолжалось сіе явленіе? — Мимо идохъ, и се не бѣ (Псал. 36, 35).
Впрочемъ всѣ казни, преслѣдующія беззаконіе въ естественной и общественной жизни, суть токмо припоминательный образъ и, такъ сказать, слѣдъ истинной смерти, совершенно неразлучной отъ грѣха. Въ оньже аще день снѣсте отъ древа, смертію умрете (Быт. 2, 17). Вамъ извѣстно, что Адамъ девять вѣковъ жилъ на землѣ по снѣденіи отъ древа запрещеннаго: или не сбылось сіе слово, коего ни единая черта не можетъ прейти, хотя бы небо и земля поколебались? — Нѣтъ! Адамъ точно умеръ въ день грѣхопаденія: умеръ въ своемъ умѣ, который, бывъ причастенъ Божественнаго свѣта, облекся во мракъ чувственности; умеръ въ своей волѣ, которая утратила силу стремиться ко благу духовному; умеръ въ своемъ сердцѣ, которое упало съ высоты небесной любви и блаженства и раздробилось по числу земныхъ прелестей; умеръ въ своей дѣятельности, которая съ сего времени могла производить только мертвыя дѣла (Евр. 9, 14). Что убо и мы, рожденные во грѣхахъ и слишкомъ богатящіеся симъ наслѣдіемъ Адамовымъ, — что мы въ тѣлѣ смерти сея (Рим. 7, 24), какъ не живые мертвецы во гробахъ своихъ? Смерть тѣмъ болѣе убійственная, чѣмъ менѣе ощущаемая, и ужаснѣйшая всѣхъ смертей, которыя мы видимъ и знаемъ! Ибо тѣ убиваютъ временное, а сія вѣчное; тѣ сами смертны, а сія можетъ быть безсмертною. Гробъ, по словамъ одного христіанскаго учителя (Тертуліана), есть убѣжище отъ смерти; но это не для умирающаго во грѣхѣ, ибо его и за гробомъ ожидаетъ смерть вторая (Апок. 21, 8) или раскрытіе первой смерти во всѣхъ ея ужасахъ.
Познаемъ, слушатели, чего мы должны страшиться. Если страшенъ мечъ, то еще страшнѣе убійца; если ужасна смерть, которая поражаетъ не столько человѣка, сколько грѣхъ, то колико ужаснѣе грѣхъ, который рождаетъ смерть! Но поелику страхъ есть безполезный мучитель, доколѣ онъ не есть пѣстунъ любви: не умедлимъ обольщаемому грѣхомъ сердцу нашему дать достойнѣйшій его прилѣпленія предметъ и къ нему единому, по возможности, соберемъ всѣ расточенныя силы наши, какъ печальные обломки кораблекрушенія къ безопасному берегу. — Какой животный свѣтъ посылаетъ небо въ нашъ внутренній адъ! И какъ скоро убѣгаетъ отъ него сѣнь смертная! Богъ правды и мздовоздаянія для праведника, становится Богомъ милосердія и благодати для грѣшника! Дарованіе Божіе, животъ вѣчный, о Хрістѣ Іисусѣ Господѣ нашемъ.
Нашедши насъ мертвыми, благодать не требуетъ, чтобы мы заслужили жизнь, ибо сіе невозможно. Она обрѣтается не ищущимъ; является не вопрошающимъ; дарствуетъ, а не воздаетъ. Дарованіе Божіе.
Примѣтимъ же грѣховную слѣпоту нашу. Чего мы не дѣлаемъ для удовлетворенія суетнымъ желаніямъ и страстямъ законопреступнымъ! Богатству жертвуемъ спокойствіемъ, чести — богатствомъ и опять спокойству — честію; бросаемся въ опасности, дабы извлечь изъ нихъ славу, или повергнуть въ нихъ соперника; проводимъ вѣкъ въ непрестанныхъ заботахъ, дабы достигнуть лучшаго состоянія, которое всегда удаляется отъ насъ; и, видя свое здравіе ослабѣвающимъ, продолжаемъ убивать себя чрезмѣрными усиліями, чтобы дожить желаемаго. А свергнуть тяжкое бремя грѣха и взять легкое иго Іисуса, исхитить слабое сердце отъ міра и положить его въ силу Божію, совершающуюся въ немощахъ, упраздниться и дать Богу творить въ насъ свое дѣло — это трудно, это превышаетъ наши силы!.. Увы! Мы бываемъ дѣятельнѣе и сильнѣе для нашей погибели, нежели сколько нужно бы для нашего спасенія.
Благодать возобновляетъ и возвращаетъ человѣку все, что грѣхъ ни разрушаетъ. Она паки почерпаетъ ему духовную жизнь изъ Бога, ея источника; вводитъ его въ сочлененіе безсмертнаго тѣла Церкви и, когда земная наша храмина тѣла разорится, уготовляетъ храмину нерукотворенную на небесахъ. Животъ вѣчный.
Напротивъ, за какую награду мы работаемъ грѣху? — Поставимъ себя между имъ и смертію, и, озрѣвшись сюду и сюду, мы невольно повторимъ вопль сына Саулова: вкусихъ мало меду, и се азъ умираю. Я вкусилъ нѣсколько капель удовольствія — и вижу предъ собою море золъ. Послѣ нѣсколькихъ минутъ наслажденія предстоитъ вѣчность мученій. Я не насытилъ и плоти, а погубилъ душу. Вкусихъ мало меду, и се азъ умираю (1 Цар. 14, 43).
Наконецъ, благодать представляетъ намъ всемогущаго Подателя и вѣрнѣйшаго Споручителя своихъ даровъ, Іисуса Хріста Богочеловѣка. Онъ есть Богъ, ибо наше возсозданіе можетъ совершиться силою единаго Создателя; но вкупѣ и человѣкъ, дабы мы безопасно и дерзновенно приближались къ Нему. Онъ содѣлался по насъ грѣхомъ и клятвою (2 Кор. 5, 21; Гал. 3, 13), чтобъ искупить насъ отъ грѣха и клятвы, и, стяжавъ насъ кровію Своею, ожидаетъ, чтобы мы все пріяли чрезъ Него въ Немъ. О Хрістѣ Іисусѣ Господѣ нашемъ.
На чемъ, напротивъ, утверждаемъ мы наши надежды, когда покоряемся грѣху? — Лукавый врагъ, каждый разъ, когда подаетъ намъ запрещенный плодъ, обѣщаетъ слишкомъ много: будете яко бози; но, исполнивъ его волю, мы обыкновенно или ничего не получаемъ, или получаемъ несравненно менѣе, нежели надѣялись. И почто же еще опираемся на сей тростяный жезлъ, который толикократно уже сокрушался подъ нашею рукою и пробождалъ ее, а не поспѣшаемъ ко Врачу, исцѣляющему язвы душъ и тѣлесъ? Почто держимся земли, которая коловращаетъ насъ вмѣстѣ съ собою, а не имемся всѣми силами за крестъ Ходатая, который есть лѣствица къ небесамъ? Почто, когда такъ быстро преходитъ образъ міра сего (1 Кор. 7, 31), внегда смущается земля, и прелагаются горы въ сердца морская (Псал. 44, 3), мы, отъ угрожающихъ и намъ ударовъ, не сокрываемся въ язвы нашего Спасителя?
О Боже, не хотяй смерти грѣшника, но еже обратитися и живу быти ему! Возьми грѣхъ нашъ, да не возметъ онъ съ насъ оброка смерти вѣчныя; и подаждь намъ Твое дарованіе, животъ вѣчный, о Хрістѣ Іисусѣ Господѣ нашемъ. Аминь.
Свт. Филарет Московский