Вы пишете, что некоторые из Ваших знакомых считают размышления мои слишком строгими и полагают, что ныне думать так нельзя, жить так нельзя, – стало быть, и учить так нельзя: времена, вишь, не те. Как я порадовался, узнав от Вас об этом! Значит, меня читают, да не только читают, но готовы и исполнять то, что читают. Чего же больше и желать нам, проповедующим то, что заповедано, и так, как заповедано!
При всем том с суждением Ваших знакомых согласиться никак не могу и считаю долгом оговорить его и поправить, тем более, что оно, может быть, помимо их желания и убеждения, исходит из того неверного начала, будто бы Христианство может быть изменяемо в своих догматах, правилах и освятительных действиях сообразно духу времени и что оно, применяясь к изменчивым вкусам сынов века сего, может иное прибавить, иное убавить. Нет, это не так; Христианство должно пребывать вечно неизмененным, не состоя нисколько в зависимости и под контролем духа века; напротив, оно само назначено управлять, или властвовать над ним во всех тех, кто покоряется его водительству. Для убеждения в этом позвольте мне предложить Вам несколько мыслей.
Говорят, что мое учение строго. Мое учение – не мое, да и не должно быть моим. С кафедры ли церковной, в домашней ли беседе, никто из нас не должен и не может проповедовать своего учения, и если б я или другой кто-либо из нашей братии дерзнул на это – долой нас! Мы проповедуем и должны проповедовать учение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, святых Его Апостолов и Святой Церкви, руководимой Духом Божиим, и всячески заботимся и обязаны заботиться о том, чтоб оно хранилось в сердцах и умах целым и неприкосновенным, проводя всякую мысль с осторожностию и употребляя всякое слово так, чтобы каким-нибудь образом не наложить и тени на это светлое, Божественное учение.
Иначе действовать нельзя; такой закон для проповеди в церкви и для домашнего духовного собеседования Самим Богом положен еще от начала мира и должен оставаться в своей силе до конца мира. Святой пророк Моисей, изложив народу израильскому от лица Божия заповеди, заключает так: да не приложите к словеси, еже аз заповедаю вам, ниже да отымете от него (Втор. 4, 2), сохраните, то есть, заповеди Господа Бога нашего, какие заповедаю вам, и так, как заповедаю. Этот закон неизменяемости столь непреложен, что Сам Господь и Спаситель наш, уча народ на горе, сказал: не мните, яко приидох разорити закон или пророки, не приидох разорити, но исполнити. Аминь бо глаголю вам: дондеже прейдет небо и земля, йота едина или едина черта не прейдет от закона, дондеже вся будут (Мф. 5, 17–18).
Такую же силу дал Он потом и Своему учению, когда, пред истолкованием заповедей в духе евангельском, прибавил: иже аще разорит едину заповедей сих малых, и научит тако человеки, мний наречется в Царствии Небеснем (Мф. 5, 19), то есть кто криво перетолкует, умалит силу даже меньшей из заповедей, тот будет отвержен в будущей жизни. Так сказал Он в начале Своей проповеди; так засвидетельствовал и святому Иоанну-тайновидцу в Откровении, где, изобразив последнюю судьбу мира и Церкви, говорит: сосвидетельствую всякому слышащему словеса пророчества книги сия: аще кто приложит к сим, наложит Бог на него язв, написанных в книге сей: и аще кто отымет от словес книги пророчествия сего, отымет Бог часть его от книги животныя, и от града святаго (Апок. 22, 18–19). На все же время, от Своего первого явления миру до второго пришествия Он вот какой закон дал святым Апостолам и их преемникам: шедше убо научите вся языки, <...> учаще их блюсти вся, елика заповедах вам; научите, то есть, не тому, кому что из вас вздумается, а тому, что заповедано вам, и это до конца мира: Аз с вами до скончания века (Мф. 28, 19–20). Апостолы приняли этот закон и за исполнение его положили жизнь свою, отвечая тем, которые страхом казней и угрозою смерти хотели заставить их не говорить так, как они проповедовали: аще праведно есть пред Богом вас послушати паче, нежели Бога, судите? Не можем бо мы, яже видехом и слышахом, не глаголати (Деян. 4,19–20). Этот же закон передан Апостолами и преемникам их, принят ими и действует всегда в Церкви Божией и составляет то, почему она есть столп и утверждение истины. Видите теперь сами, какая неприкосновенная непоколебимость! Кто же осмелится после сего своевольно коснуться чего или колебать что-либо в учении и законах христианских?
А помните, что говорено было пророку Иезекиилю? Семь дней был он в молитвенном восхищении, и через семь дней услышал от Господа слово: Сыне человеч! Стража дах тя дому израилеву, да слышиши слово от уст Моих и воспретиши им от Мене (Иез. 3, 17). И вот тебе закон: если увидишь беззаконника беззаконнующего и не скажешь ему: оставь беззакония и обратись от пути своего, и беззаконник тот в беззаконии своем умрет, – душу его от руки твоей взыщу. Если же ты возвестишь беззаконнику, чтоб он обратился от беззаконного своего пути, а он не обратился, то беззаконник тот умрет в беззаконии своем, а ты спасешь душу свою. Равным образом, если увидишь праведника, что он начнет колебаться в правдах своих, а ты не поддержишь и не позаботишься образумить его, и согрешивший праведник тот умрет во грехах своих, – душу его от руки твоей взыщу. Если же ты возвестишь праведнику, чтобы не грешил он, и он не согрешит, то и праведник жизнью поживет, и ты спасешь душу свою (см.: Иез. 3, 18–21). Какой строгий закон! А ведь он слышится в совести каждого из пастырей при избрании и рукоположении их, когда они берут на себя нелегкое бремя пасти вверяемое им – большое или малое, это все равно – стадо Христово, да не пасти только, но и упасти... Как же осмелиться покривить что-либо в законе Христовом, когда от этого и нам, и всем пагуба?
Если бы спасительность учения зависела от нашего воззрения на него и согласия вразумляемых, то был бы еще смысл, когда бы кто, из снисхождения к немощам или по каким-либо притязаниям века, вздумал перестраивать Христианство и применять его к похотям сердца лукавого, а то ведь спасительность христианского домостроительства зависит вовсе не от нас, а от воли Божией, от того, что Сам Бог устроил именно такой путь спасения, и притом так, что другого пути нет и быть не может. Стало быть, учить как-нибудь иначе – значит сбивать с пути правого и губить себя и других. Какой же в этом смысл?
Посмотрите, какой строгий суд изречен, когда нечто подобное было в народе израильском в смутные времена его пленения. Некоторые пророки из жалости к мятущимся и страждущим говорили не так, как повелевал Господь, а так, как внушало им сердце их, и вот что Господь заповедал о них святому Иезекиилю: сыне человеч, утверди лице твое на <...> прорицающия от сердца своего и прорцы на них <...>. Горе сшивающим возглавийцы под всякий лакоть руки и сотворяющим покрывала над всякую главу всякаго возраста, еже развратити души (Иез. 13, 17–18) Горе, то есть, тем, кои прописывают всякие льготы и предлагают такие нежные порядки, чтобы никому не было неприятности ни сверху, ни снизу, не обращая внимания на то, спасительно ли то или пагубно, угодно ли Богу или нет. Вот что глаголет Господь таковым: «возглавия ваши и покрывала, то есть льстивые, льготные учения, которыми вы развращаете души, и души, развратившиеся таким учением, рассыплю, и вас, развратителей, погублю» (см.: Иез. 13, 20–21). Вот Вам и польза от льгот и снисхождений, которые знакомые Ваши желают слышать от меня!
Расскажу Вам один случай, которого я был почти что свидетелем на Востоке. Согрешил один христианин, приходит к духовному отцу, кается и говорит: «Поступи со мною так, как закон велит. Я открываю тебе рану – уврачуй ее и, не жалея меня, делай что следует». Разжалобился духовник искренностью его раскаяния, да и не наложил того пластыря на рану, какой положен Церковию.
Умер тот христианин. Через несколько времени является он во сне духовнику своему и говорит: «Я открыл тебе рану и просил пластыря, а ты не дал мне его – вот за это меня и не оправдывают!» Скорбию объялась душа духовника по пробуждении от сна, не знал он, что и делать, а покойник снова является и в другой, и в третий, и много раз, то каждый день, то через день, то через неделю, и все повторяет те же слова: «Я просил пластыря, а ты мне не дал его, и вот мне худо за это».
Истомился духовник от скорби и страха, пошел на Афон, наложил на себя, по совету тамошних подвижников, строгую епитимию, несколько лет провел в посте, молитве и трудах до тех пор, пока не получил извещения, что ради его смирения, сокрушения и труда прощен и он, и тот христианин, которого не уврачевал он по ложной снисходительности.
Так вот до чего доводят поблажки и льготы! Да и кто дал нам власть прописывать их? Вам хорошо известны папские индульгенции. Вот они-то и есть те льготы и поблажки, какие даются наперекор закону Христову. И что же? От них развратился в вере и жизни весь запад и теперь гибнет в неверии и вольностях жизни с своими индульгенциями. Папа изменил многие догматы, перепортил все таинства, расслабил правила церковного руководства и исправления нравов, и все пошло не по намерению Господа, хуже и хуже.
Потом явился Лютер, человек умный, но своенравный: «Папа, – говорит, – изменяет все, что вздумает, почему же не изменять и мне?» И начал все строить да перестраивать по-своему, и учредил таким образом новую веру, лютеранскую, далеко не похожую на ту, какая заповедана Господом и передана нам святыми Апостолами.
За Лютером выступили философы: «Вот, – говорят, – Лютер завел у себя новую веру, хоть будто бы и по Евангелию, но, собственно-то, по своему уму, почему же нам не попытаться составить учение помимо Евангелия, по одному только своему уму?» И начали умствовать и гадать и о Боге, и о мире, и о человеке всякий по-своему, и наделали столько учений, что голова закружится от одного перечисления их. И вышло у них теперь так: веруй, как знаешь; живи, как хочешь; наслаждайся, чем душе твоей угодно. Не признают никаких законов и стеснений, слово Божие им нипочем. Широко у них, все преграды разметаны – любо!
Но избави нас, Господи, от таких расширений! Возлюбим лучше всякую тесноту, прописанную Господом во спасение наше! Возлюбим христианские догматы и стесним ими ум свой, заповедав ему умствовать так, а не иначе; возлюбим христианские правила жизни и стесним ими волю свою, понудив ее смиренно и терпеливо нести благое сие иго; возлюбим все руководительные, исправительные и освятительные христианские чины и службы и стесним ими сердце свое, обязав его перенесть вкусы свои от земного и тленного к этому Небесному и нетленному. Пусть будет тесновато, так что ни направо, ни налево нельзя уклониться, но зато несомненно, что по этому тесному пути войдем в Царство Небесное. Ведь Царство это есть Царство Господне, и путь к нему начертан Самим Господом, есть ли тут смысл, чтобы желать каких-либо отмен, когда через них непременно собьешься с пути и погибнешь?
Утверждаясь на сих понятиях да не скорбят знакомые Ваши, если в учении моем покажется иное строгим, пусть только удостоверяются – Господне ли оно, и когда удостоверятся в том, пусть принимают его вседушно, как бы ни было оно строго и стеснительно. Льгот же и послабления в учении и правилах жизни пускай не только не желают, но пусть бегают от них, как от огня вечного, которого не миновать тем, кои выдумывают послабления и льготы и увлекают ими слабодушных вслед за собою.
Созерцание и Размышление. М., 2000.
