Время, действительно, было безжалостным. Я не помню своих родителей, их не стало, когда мне было полтора года. Меня воспитывали бабушка и дедушка, которых я и называла мамой и папой. Они были верующие люди. Дедушка окончил церковно-приходскую школу еще в царские времена, он пел на клиросе в церкви, а дома читал псалмы и молитвы. У нас всегда висели иконы, мы отмечали Рождество, Пасху и другие церковные праздники. Я все это помню очень отчетливо. 30-е годы были тяжелыми - нищета и разруха. Бабушка экономила деньги, чтобы испечь кулич и сделать пасху. У нее еще с дореволюционных времен сохранились такие железные формочки, в которых она и делала кулич и пасху. Нарядов особых не было. Поэтому в праздник надеть что-то новое и красивое мы не могли. Тем не менее, дедушка требовал ото всех, чтобы каждое воскресенье мы были в чистой одежде, а сам надевал чистую рубаху и передник и пел псалмы. В 30-м году, когда мне было шесть лет, у нас разрушили два храма. Люди боялись выходить днем, а когда смеркалось, потихоньку пробирались к развалинам и плакали. Помню такую картину: на улице темно, дедушка держит меня - маленькую девочку - за руку, вокруг другие люди и все плачут. Жалели очень порушенные церкви.В нашем доме православие было по духу. У нас не была зла, ссор, было взаимопонимание между родственниками. Локтями в моей семье никто никого не расталкивал. Поэтому я с детства впитала в себя не коммунистические лозунги типа: «Не хочешь - заставим, не умеешь -научим», а заповеди Божьи. Я всю жизнь стремилась любить людей, доброжелательно относиться к ним, и они отвечали мне добром и любовью.

А как Вы попали на фронт?

Когда началась война, мне было 17 лет. Я училась в педучилище. Война застала меня в Семипалатинске в Казахстане. Я там родилась и школу окончила. В 41-м году к нам эвакуировали Киевскую пошивочную фабрику, и вся молодежь шила военное обмундирование. А потом начался призыв тех, кто родился по 1923 год включительно. А меня не брали, военком меня выгнал из военкомата, потому что я не подходила по возрасту - была на год младше. Путевку на фронт, можно сказать по знакомству, мне дала моя подруга, которая работала в исполкоме и приписала мне в документах лишний год. И в мае 42-го я ушла на фронт. Нас привезли в Самарканд и три месяца по 16 часов в день обучали как связистов. Потом погрузили в эшелоны и отправили на Брянский фронт. Я воевала в 15-й воздушной армии. Тяжелейшие были сражения. Иногда по 200 наших самолетов атаковали противника. Земля дрожала, воздух гудел. Мы ложились на землю и закрывали уши. Было больно и горько, когда погибали наши летчики. В 43-м году мы обеспечивали связь на Курской дуге. Мне тогда не было еще и двадцати. Бойня была страшная. Когда под Курском на поляхлежали убитые мальчики, комендантский взвод не успевал вытаскивать у них фронтовые паспорта - это такие трубочки, в которых хранились данные - фамилия, имя, где родился. И нас, связистов, тоже обязали заниматься этим. В памяти осталось, что убитые лежали в основном лицом к противнику. Все стояли насмерть и полагали жизнь за Родину. Для меня это было потрясение.
После Брянского фронта нас отправили на Второй Прибалтийский. Война для меня закончилась в Кенигсберге. А потом нашу часть переправили в Ригу и не отпускали до декабря 45-го, потому что еще не был решен вопрос на Дальнем Востоке с японцами. Я демобилизовалась в звании старшего сержанта.

Маргарита Григорьевна, вот Вы говорите, что на войне было тяжело и страшно всем. Тем не менее, верующий человек не бывает одиноким в испытаниях и всегда даже в са1мой сложной ситуации, ощущает помощь и поддержку Господа.

Вы знаете, есть замечательная притча. Я ее часто вспоминаю, и это мне помогает. Закончилась земная жизнь человека, он предстал перед Господом. Бог показал ему всю его жизнь, которая была похожа на длинную дорогу. И на этой дороге были видны две пары следов. Человек понял, что Господь всю жизнь шел с ним рядом. Но в некоторых, самых трудных местах, вторые следы исчезали. «Господи, зачем же ты в трудные минуты оставлял меня без поддержки?» - спросил человек. И Господь ответил ему: «Ты ошибаешься. В такие минуты я нес тебя на Своих руках».
Так и меня Господь всю войну, да и всю долгую жизнь оберегал и хранил. Все военные годы в левом кармане моей гимнастерки, около сердца, лежала переписанная простым карандашом на листочке из учебной тетрадки молитва «Живый в помощи Вышняго». И к этому карману при бомбежках, при обстрелах рука так и тянулась, как будто защиты искала. Сила Божья была всегда со мной.
А испытания пришлось пережить всякие. Одно из них случилось в 43 году на Брянском фронте. Однажды я пришла сосмены в 12 часов ночи, и вдруг меня вызывают в контрразведку. Оказалось, что в нашем отделении, где я была связистом, потерялась копия шифровки. Саму шифровку передали в воинскую часть, а копия пропала. Шифровальный отдел не мог ее найти, а я дежурила в той смене, когда ее передавали. И меня одну вызвали, а ведь смена-то из 5-6 человек состоит. Контрразведчик стал допытываться, что да как, сначала вопросы задавал, а потом положил пистолет на стол и говорит: «Сознавайся, куда дела шифровку». Оказывается, они разыскали, что мой дед когда-то служил в белой армии и был верующим. Именно поэтому меня одну подозревали, как будто я в чем-то ненадежная была. До трех утра меня мучили. А я сидела и читала молитву. Затем пришли начальник шифровального отдела и два шифровальщика и стали ручаться за меня. Связисты ведь на фронте дома занимали и в печах жгли ленту, которую передавали. Так положено было. Начальник шифровального отдела стал ручаться, что в нашу смену никто не выходил из отделения связи и, что копия, возможно, с лентой по ошибке попала в огонь. Случилось чудо: меня не расстреляли, а отпустили. И больше не вызывали. Более того, уже после войны я узнала, что тот человек, который во всем подозревал меня, был переведен на фронт и погиб.
В 44-м году в Латвии по нашему штабу велся прицельный артобстрел. Моя напарница по связи, которая была на четыре года старше, стала сильно метаться, потому что дальнобойные снаряды ложились рядом со штабом. Она хватала меня за руку, кричала, что надо бежать, чтобы спрятаться. В этот момент возле нас разорвались два снаряда. У меня была контузия, но когда я пришла в себя и повернула голову, то увидела, что Маша, которая бежала передо мной, лежит сзади. У нее оторвало ноги, она умерла от шока и потери крови. А меня Ангел-хранитель спас, бросил вперед, уберег от снарядов. Молитву я хранила в гимнастерке с начала войны, а это случилось в 44-м. Господь меня три года оберегал, хотя и сильные обстрелы были, и воздуш-ные тревоги. Я всю войну эту молитву носила с собой и берегла потом много лет после. Эта бумажка у меня вся истерлась, почти истлела.
А потом сразу после войны был такой случай. Я приехала на родину в Семипалатинск. Бабушка тогда еще жива была, а дедушка уже умер. Я нигде не была прописана. А чтобы получать хлеб, нужны были карточки. Я в чем была - в шинели, в сапогах, в платке каком-то - так и пошла в военкомат. Там, прежде всего, спросили комсомольский билет, а у меня его не было. Военком мне и говорит: «Вот с билетом и приходи за карточками». Вышла я оттуда вся в слезах. Обидно было, ведь на фронт ушли и воевали не из-за карточек, Родину хотели защищать, искренне стремились внести свой посильный вклад в общую победу. Иду я по улице и реву. А навстречу подруга, с которой я когда-то в педучилище училась. Она узнала, в чем дело, и говорит: «Ерунда какая-то. Пошли со мной, я как раз и выдаю эти карточки». И все, что положено, мне выдала.

Продолжение