ЯРМАРКА

Рассказ из новой книги В. Н. Крупина «Дымка»

 

		Из чувства протеста     Каким образом рождается замысел той или иной работы? Не знаю, как у других, а у меня во многом из чувства протеста, из желания противостать оскорблению нравственного чувства.     Например, повесть «И вот, приходит мне повестка» была написана после того, как я увидел журналистов-энтевешников, которые вместе с юристами-демократами учили молодежь как «закосить» от армии. Все во мне возмутилось: я вспомнил, как мы рвались в армию, каким святым было для нас звание защитника Отечества.
Повесть «Люби меня, как я тебя» создавалась как протест против оскорбления понятия любви, превращения ее в партнерство, в продажу тела, использования чувства для достижения материальных выгод. «А вы изменяли мужу? - допрашивает ведущая участницу шоу, - нет? Ну, что вы такая отсталая. Изменяйте непременно, это очень освежает жизнь».     Но раньше всего возникла повесть для детей «Дымка». Она противостоит «поттеризации» детства, она воюет за семью, в которой любовь и согласие традиционно русские, то есть православные. В ней описывается спасение знаменитого промысла вятской дымковской игрушки. Мне она дорога еще и потому, что я писал ее после тяжелой операции, и она лечила меня лучше всяких лекарств.     Как же безжалостно обокраны нынешние дети. Куцые электронные игры, развращающие сайты интернета, примеры из книг и фильмов, вроде Гарри Поттера, где нечистая сила машет хвостом на каждой странице, страх перед улицей, постоянное несчастье от невозможности быть с родителями не десять минут в день, отсутствие в детстве реки, леса, домашних животных, приучивания к ремеслам, замена всего этого синтетической жвачкой голубого экрана... как только еще они выживают?     У меня было счастливейшее детство - я рос без компьютера и телевизора, но все остальное, входящее в понятие Родины, было. Владимир Крупин

    За что ни хватись - все отца вспомнишь, - говорила мама. - Он до перевоза корзины донесет и от перевоза. И обратно поможет.
    Они собирались на ярмарку. Перекладывали товар стружками, чтоб не побился. Игрушки в этот раз были размерами поменьше, чем обычно, это специально, чтоб легче нести. Кто понимал, знал, что игрушки маленьких номеров лепить ничуть не легче крупных, даже труднее. А в продаже они ценятся дешевле. И никому не докажешь, что это несправедливо. А попробуй-ка слепить маленькую лошадку, завей-ка ей гриву, заплети-ка в узор хвостик, обозначь ушки, а потом кисточкой наведи узоры, чтоб и глазок был выразительный, и копыта звонкие! А волшебное дерево маленького роста! Да еще наливные яблочки на нем. Попробуй, слепи! А подходят, берут в руки и удивляются: «За такую крошку пятак?»
    Увесистые получились корзины. Но хорошо, Миша Пахомов помог. Он свою мать до перевоза на тачке провожал и корзины Шумихиных на тачку поставили. От перевоза Миша вернулся, ему теперь целый день с сестренками сидеть.
    Не успел Федя по парому побегать, знакомых посмотреть, как причалили к берегу у Раздерихинского оврага. По нему к причалу была булыжная мостовая.
    - Все-таки не так круто, - сказала мама.
    Федя уже знал, ему мама в другой раз рассказывала, что Раздерихинский овраг так назван потому, что в нем вышел раздор, драка вятских жителей с устюжанами. Они и не думали драться, дружили, но устюжане пришли ночью и «своя своих непознаша», такая пошла от того дня пословица. На берегу оврага стояла каменная часовня, и в ней в память той ночной битвы служили панихиды по убиенным. Это тоже мама рассказывала.
    Но с их тяжелым грузом в часовню заходить было несподручно, да и на ярмарке надо было место занять. Быстро разбирали глиняные свистульки, петушков, барынь, нянек с детьми. Иной малыш увидит игрушку - тянется, смеется, просит. Ему ее купят, он всю сразу обмусолит, а уж как рад-то радешенек.
    - Нашу краску и есть можно, - смеется мама, - на яйце да на молоке.
    Она торговала, а сама ревниво поглядывала на других мастериц, тоже вывезших свой товар. А когда покупателей не было, оставляла Федю постоять у лотка и ходила вдоль прилавка. Перешучивалась с женщинами, а сама присматривалась, какие узоры клали другие, какие краски. А узоры были те же: серпянка, полоски, клеточки, точки, волнистые линии, ромбики. Иногда мама вздыхала, видя работу лучше своей, но вздыхала по-хорошему, независтливо, а с загадом на будущее, чтоб так же попробовать. Возвращалась к сыну.
    - Ах, не девочка ты, приучала бы присматриваться.
    В ряду дымковских мастериц появлялись и рыбаки. Эти шли не за игрушками, покупали глиняные, обожженные, покрытые лаком грузила для сетей и неводов. Грузил у мамы было много наделано, но везти было тяжело, оставили дома.
    - Не пропадут. Была б рыба в реке - рыбаки будут.
    Еще хорошо брали глиняные расписные шары. Для пускания с горы.
    - Вятский кегельбан, господа! - кричал гимназист, тот самый, что в половодье сравнивал Дымково с Венецией.
    Федя ждал, когда мама отпустит его побегать по ярмарке. Но не так же бегать, надо же с деньгами. Хоть бы пятачок для радости. На мороженое хватит. А вдруг и два: на круглое, меж двумя вафельками, и на такое - сверху завитушка, а с боков и снизу шоколад. Эх! А вдруг еще хватит на карусель? А вот бы еще хватило пострелять из ружья «монте-кристо», да еще бы на булку с маком, но главное, чтобы хватило на шипучий холодный лимонад. Полстакана выпить, чтобы слезы выступили, а еще полстакана пить помаленьку, глядеть вокруг, а в другой руке трясти мелочь - копейку, семишник и три грошика.
    И вот - есть в жизни счастье - мама сказала:
    - Вот тебе гривенничек, иди походи по ярмарке. Да недолго.
    Гривенник. Федя прикинул: небогато, конечно, но и без «монте-кристо» люди живут и не умирают, а мороженое, булочка и лимонад обезпечены. У мороженщика Федя купил «пуговку», как называли круглое мороженое, и стал ходить медленно.
    Чего только не было на ярмарке! Кажется, придумать того было нельзя, чего сюда не привезли. Все было заманчиво, но особенно веселили ряды рукодельной работы. И хорошо, что Феде не на что было покупать, он просто смотрел. Подошел к толпе, которая глазела на большой деревянный щит, а на нем нарисованы значки и медали и подписи, за что это. Оказывается, Федя этого не знал, награды бывают не только людям, но и ремеслам.
    - На всемирной Парижской выставке высшая награда Гран-При 1896 г. Вятскому земству за организацию кустарных промыслов. Кружевное дело - золотая медаль, ткацкое - серебряная, цветочное - серебряная, - объяснил неграмотным высокий господин. Он был почему-то в высоких кожаных сапогах, хотя было сухо и жарко. - За кружева вятских мастериц золотая медаль на выставке в Атланте, в Америке, в 1895 г. За пчеловодство - золотая медаль Московской выставки 1899 г. На международной Казанской выставке большими золотыми и большими серебряными медалями отметили вятские учебные пособия, столярное игрушечное производство...
    - Игрушечное! - встрепенулся Федя, - игрушечное! Дядя, дядя, значит, глиняные игрушки наградили? - Федя даже дернул господина за пиджак.
    - Игрушки? Какие игрушки? Глиняные? Нет, это медаль за деревянные игрушки.
    - Алексей Иванович, идемте, - позвала господина женщина в длинной черной юбке и белой кружевной блузке.
    - Идем, идем, - ответил Алексей Иванович и нагнулся к Феде: - А почему ты спросил про глиняные игрушки?
    - Моя мама их делает.
    - Молодец твоя мама!
    - А почему медали нет? - обиженно спросил Федя.
    - Будет, - засмеялся Алексей Иванович.
    Федя пошел дальше. «Интересно, - думал он, - какие это деревянные „медальные" игрушки?» А вот и ряды вятского кустарного склада. О, тут никаких глаз не хватило бы. Огромный мебельный отдел: шкафы, столы, буфеты, посудные горки, гардеробы, комоды, этажерки, кресла, стулья, шкафчики, детская мебель, сундуки, полочки - и все разное, все красивое. Сверкали лаковые, темнели дубовые и ореховые поверхности, сверкали зеркала, в них отражалась пестрая толкотня покупателей и зевак, вроде Феди и постарше.
    А вот ряды хозяйственные: чашки, ложки, поварешки, чайники... Дядя продавец так и кричал:
    - Чашки, ложки, поварешки, ах, хороши! Купи, без еды сыт будешь!
    Федя пробирался сквозь толпу и вдоль прилавков: шкатулки из дерева, соломки, с чистой крышкой и разукрашенной, много разных штучек из капа и корешка, много было красоты, сделанной выжиганием, снова много хозяйственной утвари: топоры, пилы, ведра, а уж самоварный ряд так сверкал, что глаза зажмуривались.
    - Посмотрите, чисто генерал! - хвалил свой самовар продавец.
    И впрямь, важен стоял самовар, награды во всю грудь, ручками подбоченился, а вместо головы жаром горел сияющий медный чайник-заварник.
    - И где же игрушки? А, вот они, вот!
    - Крокет! - выкрикивал продавец. - Игра «серсо», бильбоке, дудки и гремушки, автомобили и паровозы, сани-розвальни, пистолеты!
    А пистолетов было! И с пробками, и самострелы, и на резине. А уж пушек! На колесах, на двух и на четырех, и без колес. И стреляют по-разному. То за веревочку дергать, то на кнопку жать, то как-то так, что и не поймешь.
    Федя вздохнул. Сколько же тут было всего другого: сборные терема, мельницы, у которых по-настоящему крутились крылья, все птицы и звери, каких знал и каких не видывал Федя: был здесь, например, бенгальский тигр. И два вида крокодила - с подвижной головой и с неподвижной. Кубики с буквами, конюшня с лошадками, мебель для кукол, матрешки, игрушечная кузница с кузнецом и медведем-молотобойцем, шашки, шахматы, домино, не было сил всего запомнить, и все из дерева.
    В глазах зарябило - горы деревянной и глиняной посуды лежали на площади.
    - Извольте, - показывал свое богатство горшечник, - обливная глазурь! Всех ублаготворим - от человека, от коровы до кошки.
    Дальше шли гармонки. В них Федя ничего не понимал. Но так задорно и забористо пробовали их покупатели, такие вспыхивали жар-птицы на разведенных мехах, что уходить не хотелось.
    - Девятиладовые, трех-и-четырехголосные, двухрядные самолучшей работы на девятнадцать ладов, два голоса и восемь басов минорных и мажорных, извольте! Русского строя дамская! Гармоника с полутонами хроматическая по образцу венской! Молодой человек! - увидел продавец Федю, - просите папашу в недорогую цену именно для вас гармонь детская - «пикунок» одноголосный. Для обучения и привычки к серьезной музыке. Дорого? Прикажите балалайку, в момент освоите и пристраститесь. А то мандолину!
    Еле Федя ушел. У него была цель - увидеть торговлю живым товаром, птицами и рыбами, и он знал, где это, но разве по ярмарке быстро пройдешь, по ярмарке быстро не ходят!
    Черемисы и вотяки - лесные люди - продавали лапти всех размеров и назначений. Черемиска в расшитом сарафане, с монетами по подолу, прямо лаптем черпала из липовой кадушки воду и показывала, что лапоть не протекает. Муж ее сидел на горе лаптей и курил трубку. Стояли ряды бочек, бураков, дуги, сани, на санях навалом лежали груды деревянных блюд, лукошек, корзин. Корзин были горы, от крошечных до бельевых с двумя ручками по краям. Лежали сита и решета и сменные к ним сетки.
    И сколько же было всякой еды: меда, ягод, грибов, стояли штабеля мешков с мукой, зерном! Дальше шли рыбные ряды. В огромных чанах плавали стерляди, огромные осетры лежали на телегах, и покупатели рядились, чтоб этих осетров им привезли на дом. А уж рыбацкого припасу тут было столько, что Федя решил лучше себя не травить, зажмуриться. Но и в вприщурку видел новехонькие ветери, сети, оскоревые раскрашенные поплавки, ореховые и бамбуковые удилища, а уж грузил, уж крючков! На сома, на осетра, на стерлядь, на окуней, линей, карасей, ельцов да и на мальчишескую радость - плотву. Ой, какие были крючочки! Федя давно открыл глаза, давно капало на землю мороженое. И как ни уговаривал он себя, как ни хотел лимонаду, решил, что рыбацкие снасти важнее. Подумаешь, лимонад! Не барин какой, воды попьет! И вот ему отмотали тонюсенькой лески, дали три крючка. Хотелось и поплавок купить, городской крашеный, но поплавок ему отец сделает, а мама лучше еще распишет. Конечно, и леску можно бы надергать из конских хвостов, на той же ярмарке, вот и ржание слышно и татарские и цыганские крики, но фабричная леска лучше, без узлов, невидная в воде.
    Вот и птичьи ряды. Чириканье и свист на потеху публике собрали множество людей. Клетки с птицами были развешаны на деревьях и над прилавками, а все стояли поодаль, чтобы не мешать птицам петь. Когда какого щегла, иволгу или канарейку выбирали, продавец подходил и снимал клетку. Птицы на это время замолкали, смотрели, как клетку уносят, а потом вновь запевали, старались понравиться, чтоб тоже купили. Тут Федя встретил Петю Котофеева. Петя был не просто так, он продавал щегла.
    - Жалко, небось? - спросил Федя.
    - Как не жалко! Батя послал, велел продать. Этот гипс нас скоро и самих выживет, не только щегла. С клеткой велел полтинник просить. А не продам - будет выволочка.
    - Давай я скажу, что с тобой стоял и никто не приценился.
    - Клетку обратно тащить неохота. На перевозе смеяться будут, купцом обзывать.
    - Чей щегол? - спросил вдруг мужчина в сюртуке, показывая берестяной тростью на Петину клетку. -Твой? Во что ценишь?
    - Рубль, - не моргнув глазом ответил Петя.
    Мужчина засмеялся:
    - Купец! Тебе за рубль щегла век не продать. Тут попугаи, на китайском языке обученные, и то трешница. Давай за полтинник.
    - Шестьдесят.
    - Ну уж ладно, ради ярмарки. - Мужчина отсчитал деньги.
    Друзья помчались на карусель.
    - Видал? - хвалился Петя. - Отцу скажу - продал за сорок, за работу пусть гривенник дает. А двухгривенный полностью наш!
    И хотя Федя понимал, что нехорошо, очень нехорошо веселиться на обманные деньги, карусель пересилила. И из «монте-кристо» пальнули. Петя пять раз, Федя три. Целились в кружок около клоуна. Если бы попали, клоун покувыркался. Но оба промазали. А может, и попали, может, клоун для них кувыркаться не захотел. В виде благодарности за карусель и стрельбу Федя отдал приятелю один крючок и побежал к матери. А уж как хотелось еще и в балаган, откуда слышались крики зазывал.
    Мама отторговалась. Последнего петушка отдала даром мальчику, который давно стоял около лотка и завидовал. Он не просил, просто стоял. Он так обрадовался, что и спасибо не сказал, прижал петушка к груди и сиганул, будто за ним гнались.
    Снова пошли по ярмарке, делая серьезные покупки, еду, одежду, обувь. Складывали в ту же корзину, где утром лежали игрушки. Мяса купили, муки.
    - Мам, - заметил Федя, - ведь можно муку и у Котофеева купить, нести ближе.
    Мать отмалчивалась. Когда пришли домой, села, довольная ярмаркой, посидела и спросила Федю:
    - Повеселить тебя?
    Откинула с груды глины на столе мокрую тряпицу, отделила частичку и стала лепить, приговаривая:
    - Федя - бредя, съел медведя, упал в яму, крикнул маму. Кричи: ма-а-ма-а!
    - Не буду.
    - Был бы ты дочкой, к игрушке бы приучила, а то все улица да рыбалка. Нет у вас, мужиков, терпения ни в чем. Неспособны вы к игрушке, все машины вам подавай. Котофеев машиной будет игрушки давить, а лучше ли? Тут рукой по сто раз согреешь. Вот раскатываю, вот разглаживаю. Вот не вышло, снова начинаю. А машина - шлеп-шлеп. Гипс, папье-маше - слова-то все какие нерусские, обезьяньи. Ну-ка, муфта, садись на руки, воротник, обними шею, да не сильно. Шляпка, садись на голову. Ой, бантик помяла. Поправим! Ну-ка, собачка, становись рядом. Вот, Федя, гляди дальше.
Вскоре на доске стояла важная барыня в широкой длинной юбке, рядом с нею мальчик с корзиной. В корзине сидел гусь, а пес, вставши на задние лапы, на гуся смотрел подозрительно.
    - На Полкана похож, - сказал Федя. - Но он же на ярмарке не был, и гуся мы не покупали. И ты была не в шляпе, а в платке. Но мне нравится.