Куликово Поле забывать нам нельзя!

8 / 21 сентября 1380 г. произошла Куликовская битва

Удар Засадного полка (Куликовская битва) Фрагмент картины П. Попова

    Сказание о Мамаевом побоище», русские летописи, как и выявленные позже исторические факты, показывают, что Мамая на завоевание Руси в 70-х гг. XIV в. «благословило» папство через генуэзских купцов. Стремясь подчинить себе нашу страну, католики и раньше через своих послов в Орде подбивали татар на набеги, а теперь сформировали против Руси общий фронт. Этим объясняется присутствие генуэзской пехоты («фрягов») в Мамайской орде и ее союз с Литовским князем Ягайло. Литва в то время была главным католическим плацдармом против Руси. В XIII—XIV вв. литвины с поляками захватили русские земли от Западного Буга и Западной Двины до верховьев Волги и Оки: Полоцкое, Киевское, Черниговское, Переяславское, Смоленское княжества... С Литвой против Руси шли также «ляхи и немцы», но св. князь Димитрий Донской упредил их объединение, встретив татар за пределами русских земель, в «диком поле».
    Летописцы отмечали, что Мамай шел на Русь, чтобы «разорите Православную веру и осквернити Святые Церкви и всему Христианству хощет покорену от него быти». Именно в вере христианской русский народ сплотился для отпора иноверцам. Игумен земли Русской, прп. Сергий Радонежский, благословляя Князя на битву, дал на Поле Куликово из братии своего монастыря двух богатырей - Пересвета и Ослябю (оба святых монаха-воина похоронены в Симоновом монастыре в Москве).
    В день праздника Рождества Пресвятой Богородицы, 8 сентября 1380 г., на поле между реками Доном и Непрядвой произошла великая Куликовская битва, закончившаяся сокрушительным поражением полчищ Мамая...
    «Политическое же и национальное значение Куликовской битвы, - пишет историк С.Ф. Платонов, - заключалось в том, что она дала толчок к решительному народному объединению под властью одного Государя, московского князя». В то время лишь «один московский князь, собрав свои силы, решился дать отпор Мамаю и притом не на своем рубеже, а в «диком поле», где он заслонил собой не один свой удел, а всю Русь. Приняв на себя татарский натиск, Димитрий явился добрым страдальцем за всю землю Русскую; а отразив этот натиск, он явил такую мощь, которая ставила его естественно во главе всего народа, выше всех других князей. К нему, как к своему единому Государю, потянулся весь народ...»
    С этих пор Димитрий Донской из князя Московского превратился в «Царя русского», как стали называть его летописцы, а его княжество выросло в национальное Государство Московское, которое наши православные предки именовали Русью Святой и неустанно защищали от множества врагов, справедливо считая воинский подвиг защиты Родины равным подвигу христианского мученичества.

 

Пожар Москвы

2 / 15 сентября в 1812 г. Наполеон вошел в Москву

В. Мазуровский. Пожар Москвы

    После Бородинской битвы обещанного пополнения русской армии не последовало; и тогда в Филях Кутузов принял решение об оставлении древней столицы. Его адъютант Голицын вспоминал слова главнокомандующего: «Нашествие подобно бурному потоку. Москва всосет его как губка». Мудрый полководец понимал, что если он проиграет сражение за Москву, то потеряет остатки армии, а это - гибель и Москвы, и России.
    Наполеона впустили в Москву на его же погибель, и это понял народ, который считал, что Первопрестольная была «отдана» как жертва ради спасения Отечества.
    Вступление наполеоновских войск в покинутую жителями Москву сопровождалось грандиозным пожаром столицы, о котором немецкий философ В. Шубарт* написал:
    «Я не стану касаться спорного вопроса, сами ли русские это сделали, грабители-мародеры или пьяные французы, намеренно или по ошибке. Дело не в этом. А в том, что если в городе, состоящем из деревянных строений, из 300000 его жителей остается несколько тысяч - он должен погибнуть. Уже само оставление столицы москвичами означало, что они жертвуют своим имуществом. И тем не менее: с каким само собой разумеющимся спокойствием, без всякой позы, свершался этот величайший в истории жертвенный акт! Ни одна столица мира, которую доселе покорял Наполеон, не оказывала ему такого приема. Берлинцы стояли шпалерами, когда тот вступал в город, и кланялись. Русские и на себя и на врага нагоняли ужас апокалипсиса. При этом ни одна столица не имеет такого значения для народа, как Москва для русских. Она значит для нас больше, чем Париж для французов. Это священный город для русских. И тем не менее!
    Наполеон сразу почувствовал, что является свидетелем необычайного явления, какое когда-либо представало взору европейца, - это был взрыв на редкость своеобразного мироощущения, устремленного не на обладание и власть, а на конец конечного, на сверхчувственную свободу. Крепостной мужик 1812 года знал об этой свободе больше, чем парижский citoyen [гражданин] 1790-го, у которого слово Libertu [свобода] было постоянным на устах. Надо прочесть рассказы очевидцев, например, воспоминания графа Сепора, чтобы представить весь ужас Наполеона, когда он сентябрьскими ночами 1812 года впервые заглянул в бездну московской души: «Что за люди! И это они натворили сами! Какое неслыханное решение, сущие скифы!»
    Никогда потом не покидал его этот ужас; даже на острове св. Елены у него осталась эта дрожь в сердце, и из этого внутреннего потрясения родились пророческие слова: «Россия - это сила, которая гигантскими шагами и с величайшей уверенностью шагает к мировому господству...» Это был его рок - потерпеть крушение на Востоке. Не стал ли он и в этом отношении символом Европы?»

    * Шубарт В. Европа и душа Востока. М.: Русская идея, 1997.