«Все освятит религиозное начало жизни»

Слово, произнесенное в день Введения во храм Пресвятой Богородицы
21 ноября / 3 декабря 1908 г. священномучеником Иоанном Восторговым

Священномученик Иоанн Восторгов (1864–1918)

   Редким людям дано проникать вглубь в сокровенный смысл тех или иных событий и видеть за ними самое существо жизни. <…> Большинство довольствуется ее поверхностным обзором, не умеет сопоставлять следствия с общими причинами и причины со следствиями, не может определить и наметить живую связь, существующую между всеми явлениями человеческой истории и человеческой деятельности.
   С этой последней мелкой и мало продуманной точки зрения многие смотрят теперь на евангельские и вообще священноисторические события и, обсуждая их при таком настроении, естественно, недоумевают: какой же их смысл и зачем нужно почитать их празднованием? «Что нам, – спрашивают, – что нам говорит, например, Введение Девы Марии во храм? Почему его достойно ознаменовывать праздником и притом великим? В каком отношении это интересно и поучительно, с точки зрения широких и мировых планов и предначертаний жизни?» <…>
   Праздник Введения Богоматери во храм есть возвышенное поучение песней церковных о Божественном Промысле: святая Церковь видит это событие в древних пророчествах, вызывает Давида бряцать в гусли, говорит о его видении: как приведутся Царю девы вслед Ея, Преблагословенной Девы, ближние Ея приведутся внутрь скинии Божией, внидут во храм Царев... Святая Церковь основную песнь праздничную и начинает и заключает исповеданием действий Промысла: «Днесь благоволения Божия предображение, и человеков спасения проповедание <…> Радуйся, смотрения Зиждителева исполнение», т.е. Промысла Зиждителя!
   Уже с этой стороны праздник нынешний исполнен глубокого поучения, тем более глубокого и умилительного, чем более сердце наше верует в Бога, чувствует Его ведущую мир и человечество руку, чем более сознает человек, что мир – это не безсмысленный водоворот случайных и безсвязных явлений и событий, а разумный ход Божественного и вечного Домостроительства, в котором разумно-нравственное существо – человек занимает свое достойное место.
   <…> И вера в Промысел, управляющий жизнью мира и человека, и наглядный пример того, как эта вера осуществляется в действительности, в лице Иоакима и Анны и Пречистой Девы Марии, явившихся в храм, – все это громогласно проповедует человеку о том, что религиозно-нравственное начало жизни <...> должно проникать и как бы пропитывать собою всю совокупность действий человеческих, все направление и настроение жизни.
   То, что сделали Иоаким и Анна, – не случайность и не их прихоть. Как в цепи отдельные кольца и звенья только кажутся отдельными, на самом же деле они связаны, и потянуть одно кольцо – значит тронуть и двинуть всю цепь, – так в жизни человека, если она не исполнена безумия и безсмыслия, отдельные явления ее стоят между собой в связи, и, взявши одно из них, вдумчивому и наблюдательному исследователю можно и даже неизбежно нужно дойти до основной почвы, на которой построена вся духовная жизнь. Безконечно разнообразна пища для тела, но одинаковы законы ее усвоения организмом, одинаковы законы телесного питания и возрастания. И в <...> физической жизни, наряду с безчисленными мелкими явлениями, разнообразными и преходящими, мы <...> знаем и открываем величественные <...> законы, <...> относительно вековечные.
   Такое же значение в духовной жизни имеют вера в Бога, в Его Промысел и в возможность общения человеческого духа с Божеством, в безсмертие этого духа; в области же нравственной и связанной с нею жизни семейной, общественной и государственной, как в области прикладной и вытекающей из веры, такое же значение имеет религиозное начало, которым окрашивается и направляется, осмысливается и возвышается вся деятельность человека.
   Тот, кто не имеет сего, – тот совершенно не в состоянии дать своей собственной жизнедеятельности разумных устоев; с другой стороны, он не в состоянии понять чужую жизнь, если она покоится на религиозном начале. Никакими искусственными мерами нельзя усвоить себе такого строя жизни: здесь нужны собственные глубокие религиозные переживания, собственный духовный опыт. <…> Ибо кто, – спрашивает Апостол, – кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божиего никто не знает, кроме Духа Божия. Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием, не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно. Но духовный судит обо всем, а о нем судить никто не может (1 Кор. 2, 11, 14–15).
   Как часто и, прибавим, как иногда грозно осуществляется сказанное Апостолом в окружающей нас жизни! Тысячелетним как бы отложением жизни в вере, тысячелетним служением религиозному началу наш православный русский народ <…> создал себе религиозно-церковный и религиозно-нравственный строй жизни. Это – душа народа. Она отобразилась в его мировоззрении, в семье, в формах государственного устройства и общественной жизни, в его воззрениях на власть; она блещет в характере его суждений и взглядов на все стороны жизни, в его обычаях и во всем укладе. Может ли понимать такое его «духовное» настроение, выражаясь языком Апостола, – человек «душевный»?
   При всем уме, при всей так называемой культурности для душевного человека непонятен и невосприемлем склад жизни духовной, как слепому от рождения при всем его возможном уме и других дарованиях непонятно различие цветов. И если мы никакими усилиями воображения не можем представить себе и создать невидимого цвета и неслыханного звука, хотя и имеем органы зрения и слуха и ими совершенно правильно <...> работали, и даже знакомы со многими цветами и звуками, – то тем более этот закон применим к области духовной жизни целого народа.
Как часто именно поэтому, вследствие такого непонимания того, что называется народной психологией, впадают в грубые и непростительные ошибки многие лица, <...> даже призванные управлять народом! И в формах управления, в формах власти, и в широких политических планах, и в реформах жизни, похотью которых одержимо наше время, и в оценке каждого жизненного явления, любого народного собрания, этих богомолений, крестных ходов, особенностей нашего богослужения и проч., – всюду и всегда надобно считаться с религиозно-нравственным настроением народа, основанным на понимании сущности христианства, – в смысле православного христианства, глубоко усвоившего учение Христово как заповедь смирения, подвига и самоотречения. И там, где душевному человеку видится одна глупость, там духовный видит несказанную высоту; и, наоборот, там, где душевный приходит в восхищение при виде того или иного явления жизни, там духовный <...> не видит ничего кроме изощренной животности.
   Отвечают два мальчика молитву. Один прочитал медленно и запинаясь, а потом ничего не ответил на вопросы об ее смысле; другой прочитал бойко и на каждый вопрос по части объяснения молитвы отвечал быстро и складно, по-школьному. «Кто из них лучше знает?» – спрашивают крестьянина, желая показать ему плоды и блеск школьного обучения. Крестьянин уверенно ответил: «Первый лучше читал; знаем мы обоих мальцов: один читал со страхом, а другой – без страха». Вот оценка духовная!
   Ученейший и благородный немец, по вере лютеранин, объяснял крестьянам все выгоды какого-то вида хозяйства. «Будете, – говорит, – богаче, будете и сыты, тогда и храм ваш не такой бедный будет; ведь сытый человек и Богу помолится охотно, и время у него на это есть». «Видно, из немцев», – заметили благодушно крестьяне: «Так и видно, что у них постов нет!»
   Сын бедной дьячихи, единственный, вся надежда матери, приглашен был на лето к соседней богатой помещице учить ее сына; пошли прогуливаться в лес учитель и ученик, стали охотиться, и тут случилось несчастье: ученик нечаянно застрелил учителя, а потом, в припадке отчаяния, и сам застрелился. Горе помещицы-матери не поддавалось описанию. К ней пришла бедная дьячиха, мать убитого – единственного кормильца, и, земно кланяясь, просила у нее прощения себе и своему убитому сыну...
   С чувством негодования рассказывала мне об этом тяжелом случае очевидица происшедшего, очень образованная женщина: она не находила слов осудить глупость, забитость и приниженность дьячихи. Рассказчица была немка-лютеранка; ей не в мочь души было понять поступок сельской русской женщины... «Это способен делать только тот народ, который мог терпеть Грозного, не восставая на него», – говорила с презрением образованная немка. «Это все может делать только православный народ», – говорили мы ей в ответ, поклоняясь смирению и красоте русской души народной.
   <…> Там, где одному представляется в жизни богоносного народа безсмыслица, невежество и даже нарушение порядка, там другой, чуткий и сродный духом своим духу народному, увидит совсем другое. От того-то и бывает, что собрание богомольцев рассматривается как нарушение порядка и даже угроза порядку; от того-то при реформах жизни народа могут дать ему правила и устройства, которые являются <...> такими же предприятиями, как предоставление для рыбы лугов, а для лошадей – дна морского; от того и забывают, что в жизни русского народа <...> местами общественных собраний были не залы, не политические клубы, а храмы; что единственными и самыми величественными собраниями были не западноевропейские митинги, а богомоления и молитвенные стояния; единственным ораторством – церковное слово; единственной партией – партия Господа и Христа Его и единственным союзом – Святая Церковь, которая должна, по народному воззрению, проницать собою государство и тем его осмысливать, возводить к высшему назначению, укреплять и делать причастным к величественному обетованию о неодоленности Церкви даже вратами ада. И назвать все это «клерикализмом» – значит опять-таки показать всю отчужденность от народного духа, непонимание его и умение все оценивать только понятиями <...> чуждого запада. Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием! (1 Кор. 2, 14).
   Слава Богу, даровавшему нам счастье принадлежать к Богоносному, Христоносному Русскому Народу! То, что для других открывается лишь после долгих лет опыта и скитаний душевных, и притом в отдельных только личностях, то дается нам как готовое наследие предков, строивших и построивших дом нашего царства на камене веры, – и притом для целого и великого народа. И были бури, и устремлялись ветры, и было ненастье, и разливались потоки вод, и налегали на дом тот, и он не упал (Мф. 7, 25).
   Что же нам теперь делать? Неужели оставить это крепкое и надежное убежище и променивать его на легкие и ежедневно гибнущие строения, основанные на песке, падающие при первой опасности? Счастливы мы, что причастны к духовному сокровищу, душе народной и религиозному началу жизни. Так устроена и воспитана душа русская, что даже далеко отошедшая на путь греха и скитающаяся по чуждым пажитям, она не остается равнодушною, не может не ответствовать на звуки родного и сродного ей мира. Этот мир – Бог, Христос, Церковь, благодать, молитва, подвиг, освящение жизни высшим освящением Христовым, верою, любовью, смирением.
   И пусть вечным введением во храм Господень будет жизнь и история и всего нашего безконечно любимого русского народа и каждого из нас в отдельности, дабы нам Богу воспитатися в Божественное жилище. Тогда ясно прошлое, полно смысла настоящее и исполнено отрады будущее. Тогда открыт смысл радости и страдания, смысл жизни и смерти. Все освятит религиозное начало жизни. Ибо Бог – только Бог есть свет, и тьмы в Нем несть ни единыя (1 Ин. 1, 5)! Аминь.

Днесь благоволения Божия
предображение и человеков
спасения проповедание:
в храме Божии
ясно Дева является
и Христа всем предвозвещает.
Той и мы велегласно возопиим:
радуйся, смотрения
Зиждителева исполнение.