на главную

Делиться красотой: К 20-летитю кончины архидиакона Романа (Тамберга)



Архидиакон Роман (в миру Алексей Генрихович Тамберг) родился 29 июля 1961 года в Москве, а завершил свой жизненный путь 4 мая 1998 года в Рязанской области, в результате автокатастрофы.

Алексей Тамберг учился в Воронежском государственном институте искусств и предполагал работать в театральной сфере. Но, отслужив в армии, в 1983 году поступил в Московскую духовную семинарию. Затем – годы образования в академии, которую закончил в 1990 году с ученой степенью кандидата богословия. В 1987 году принял монашеский постриг с именем Роман – в честь преподобного Романа Сладкопевца, был рукоположен в иеродиакона; в 1993-м – посвящен в архидиакона. По окончании МДА стал помощником заведующего иконописной школой при академии, позже – начальником им же организованного архитектурно-художественного отдела Троице-Сергиевой лавры. С 1992 года нес послушание эконома Свято-Данилова монастыря.

Отец Роман известен миру в первую очередь благодаря своему творчеству – как продолжатель традиции духовного пения, издревле процветавшего и любимого на Руси. Вместе с тем его яркая личность была чрезвычайно богато наделена разными талантами, в том числе и самым главным – добротой и любовью к людям.

По случаю 20-летия со дня кончины архидиакона Романа мы подготовили публикацию по книге воспоминаний об этом светлом, духовно прекрасном человеке, оставившем благой след во многих душах и, безусловно, внесшим огромный вклад в возрождение нашего Отечества.

 

А. ОГАРЕВ:

Алеша Тамберг – мой сокурсник по Воронежскому государственному институту искусств в 1979–1980 годах и человек, открывший мне, некрещеному, Бога, ставший моим крестным отцом.

Он и его товарищ Гена Дурнайкин приехали в Воронеж из Москвы с имиджем интеллектуалов и гуляк. Этим имиджем и независимым стилем своего поведения они кого-то из нас, окружавших, покоряли, кого-то раздражали. В них была влюблена половина студенток института. Другая половина презирала их за поведение, выходящее, по их мнению, за рамки приличий, принятых тогда в советском обществе.

К сожалению, я плохо помню процесс перемены в нем, когда образ «гуляки праздного» растаял как нечто наносное. Увлеченные своим путем, углубленные в свои проблемы, мы часто с опозданием замечаем радикальные изменения, происходящие в других. Так и я не сразу заметил, что у Алексея появилась еще какая-то жизнь кроме студенческой. До какого-то момента я помню его одним, а с какого-то уже совершенно другим – более сосредоточенным, углубленным в себя, с книгами явно не по программе первого курса. Он стал напоминать затворника, мало появлялся в институте, реже вступал в разговор. Тем не менее, год он закончил на одни пятерки, и ничто не предвещало той новости, которая ждала нас в сентябре, в начале второго курса: Алексей связал свою судьбу с Церковью и ушел из нашего вуза.

Атеизм свирепствовал, и не было никаких намеков на перемены к лучшему. Людей подвергали тотальной антирелигиозной пропаганде, и кары, обрушивавшиеся на молодого человека, осмелившегося посещать церковь, казались страшны и ужасны. Поэтому и поступок Алексея – это был какой-то невероятный для всех шаг. Одни, такие как я, не понимали этого решения, но благоговели перед ним именно за его невероятность; другие – жалели, считали, что «умный парень, а испортил себе судьбу», третьи просто списывали все на ненормальность, психическое отклонение, неожиданное сумасшествие.

Весной 1981 года Алексей приезжал в Воронеж... Он беседовал со мной, терпеливо объяснял азы Православия, открывал вещи, о которых я не подозревал. Осенью того же года он отвез меня в Троице-Сергиеву лавру в праздник преподобного Сергия. Мы поклонились святым мощам, и в тот же день в церкви неподалеку от Лавры меня крестили.

 

АРХИМАНДРИТ АЛЕКСИЙ (ПОЛИКАРПОВ):

С отцом Романом, тогда еще Алешей Тамбергом, я познакомился, когда он пришел в Лавру ко мне на Исповедь. Это был юноша лет семнадцати-восемнадцати. На нем были желтые вельветовые джинсы, – черта была такая яркая, что мне это запало в память…

А придя один раз, стал потом приходить часто. В нем, видимо, была очень сильная в то время потребность слушать, учиться, узнавать. И потому говорить с ним было легко, легко было наставлять его. Хотя он сразу сказал, что из нецерковной семьи, что мама у него, хотя и верующий человек, но малоцерковный. Рассказал о своей учебе в Воронеже, в театральном институте, о своей работе в Ленкоме. Но теперь он уже созревал для служения Богу и Церкви и потому работал в приходском храме Преображения Господня села Богородского города Москвы.
А потом он поступил в семинарию… И его музыкальная одаренность стала проявляться в Церкви. Он говорил о себе, что как певец, как исполнитель он именно в Церкви нашел себя и полностью состоялся.

Он мог и умел петь. Помню, как иногда, во время наших прогулок по лесу, он пел, например, партию Леля из «Снегурочки» или «Лучинушку». А потом стал писать стихи, музыку, и началось его церковное музыкальное творчество...

Да, он был человеком всесторонним и ярким. Но при этом – смиренным и кротким. Во всяком случае, смирению он учился. А потому был послушным и все старался делать по благословению. Эту главную науку он старался пройти опытным путем.

Он был творческим человеком, многому ему хотелось научиться. Например, иконы писать. Он и в этом отношении сделал немало. И хотя не все, написанное им, равноценно по художественному уровню, но это уже происходило не от недостатка желания или старания, а от нехватки времени. Действительно, творчеством он мог заниматься только урывками, в свободное от основных послушаний время.

Особенно нелегким было, конечно, экономское послушание. И надо сказать прямо, что этим послушанием он тяготился, это был его духовный крест. Не раз он говорил: «Ведь я бы мог писать иконы... Я бы мог петь...» Но что делать? Послушание есть послушание, а монах – это прежде всего послушник.

 

ПРОТОИЕРЕЙ СЕРГИЙ НИКОЛАЕВ:

Помню, как в долгой веренице идущих попарно семинаристов я увидел веселое Алешино лицо и тогда же подумал: «Он всегда такой радостный. Так легко может чувствовать себя лишь человек с чистой совестью». Я глядел на него, и мне представлялось, что он очень чуток к своим грехам, к голосу совести, что у него должна быть необыкновенная Исповедь. А иначе – откуда же эта необычайная радость, легкость? Это впечатление подогревало и мое покаяние, мою надежду на чистоту, на радость.

Он как-то очень решительно принял монашество. И сразу изменился, вернее, не он изменился, а в нем определилось, полностью определилось то, что уже было в нем. Он вошел в монашество как в праздник и пребывал в этом празднике до конца жизни. Это было всегда заметно в нем. Его праздник.

Он был очень большим, крупным человеком. Не мелочным. Если за что-то брался, то делал лучшим образом. Не из показухи, не тщеславясь перед собой, а просто ему было интересно делать хорошо, выкладывать все, что можешь. Когда он обратил свой внутренний взор к Православию, к Церкви, он так же, как Алеша Карамазов, не мог отдать вместо «всего» два рубля, а вместо «иди за Мной» ходить лишь к обедне, – он отдал все и вышел из мира. Такой это был характер.

 

В. А. ЕРМИЛОВ:

В монашестве он нашел себя. От него лично я об этом не слышал. Но могу сказать, как он утешал родителей Филарета, когда их Юра, единственный сын, принял постриг. Он говорил: «Я тоже у мамы один сын. Меня жизнь так бросала, я то в театральный институт поступал, то еще куда... Но везде я чувствовал – не то. И лишь когда я пришел в монастырь, постригся, то почувствовал: да, я на своем месте!»

 

ИГУМЕН ГЛЕБ (КОЖЕВНИКОВ):

Отец Роман был человек деятельного склада. Есть люди созерцательного склада, которые могут погружаться в себя, в молитву, может быть, даже быть нелюдимыми, а он был всегда большим жизнелюбом, человеком, стремящимся к правде, ищущим ее и желающим сделать какую-то пользу и себе, и другим.

В третьем классе мы с ним сидели весь год за одной партой. Тогда отец Роман уже решил заниматься знаменным пением, и раз он решил заниматься – значит, должны заниматься и все вокруг него, т. к. все должны возрождать знаменное пение. С его легкой руки в Троицком соборе нашей Лавры до сих пор ежедневно совершается Литургия знаменного распева по тем нотам, которые отец Роман с В. И. Мартыновым собрали. Владимир Иванович из древней расшифровки взял и написал эти фоны, ну и все остальное – из топориков где-то, из крючков – все было взято и собрано воедино, в сборничек Литургий.

В знаменном пении отец Роман видел истоки Православия, истоки того исихастского времени, и считал, что нужно это возрождать, что это пение для молитвы, а не для развлечения, и было такое условие для тех, кто ходит учиться знаменному пению: нужно было исповедоваться и причащаться, чтобы было просвещение от Бога, а не свое измышление, понимание древних напевов.

Затем он решил для себя, что ему нужно еще и иконы писать, и вот он стал ходить и в иконописный кружок, стал все это изучать, и точно так же, как и к знаменному пению относился – прежде всего с духовным смыслом и подходом. При написании икон он брал благословение на пост – постился и писал.

Отец Роман очень много читал и любил читать. Читал творения Святых Отцов, очень интересовался в свое время славянофильством. Он обладал аналитическим умом, и у него было очень хорошее логическое мышление. Это часто помогало ему при сдаче экзаменов. Он старался проникнуть в суть вопроса, добраться до основополагающих истин, а когда он этого достигал, то легко излагал любой вопрос.

 

ИГУМЕН ЕВГРАФ (МЕМЕТОВ):

Однажды один из семинаристов мне сказал: «Отец Роман – единственный, кто может сказать слово». А речь шла не просто о слове или проповеди, – речь шла о богословских разногласиях, которые у нас бывали. И мнение отца Романа всегда было глубоким, взвешенным, а самое главное – совпадающим с точкой зрения Церкви. И те, кто ревновал о благочестии, всегда обращались к нему за советом.

Отец Роман очень любил диаконское служение и остался верен ему до конца жизни. Хотя, я думаю, стать священником он, конечно, мог. Но он именно понимал диаконскую службу, понимал все значение диаконского служения в Церкви. Изучал наследство старых протодиаконов, восхищался их голосами. Говорил иногда:«Эх, если бы у нас был Царь, я бы так сказал ектению, я бы так возгласил многолетие – во всю мощь!..»

 

ВЯЧЕСЛАВ КОРДА:

Мы с отцом Романом очень любили пообщаться, не находя никаких противоречий в своих взглядах. Любимые темы разговоров наших были история России, конец XVIII – середина и даже третья четверть века XIX. Особая тема, мало у нас раскрытая – Михаил Дмитриевич Скобелев, его жизнь, судьба, роль в истории. О Скобелеве мы очень много говорили. Также отец Роман живо интересовался личностью Императора Павла I, немного Александром Благословенным и очень почитал Государя Мученика Николая Александровича.


ИЕРОМОНАХ ИННОКЕНТИЙ (НИКОЛАЕВ):

Он преподавал нам Историю Церкви. Жалко, конечно, что не окончил курс. Он преподавал просто, именно для нас, можно сказать, снисходил к нашему уровню. Он рассказывал нам о всех Вселенских Соборах, но не успел нам раскрыть Седьмой Вселенский Собор: в конце мая перешел в Лавру. Он четко объяснил нам, на тех порах только пришедшим из мира, почему всякая ересь решительно и безкомпромиссно отвергалась Святыми Отцами, объяснял, почему невозможно еретикам спастись.

Он всячески поощрял среди нас стремление к монашеству. Особенно среди тех учащихся, которые были к этому расположены. И некоторые из иконописной школы приняли монашество.

 

ПРОТОИЕРЕЙ НИКОЛАЙ ИНОЗЕМЦЕВ:

Есть люди, которые были уверены в том, что отец Роман, как эконом, занимается не совсем своим делом. Что он вообще­то должен возглавлять иконописную школу или иконописные курсы или что другое, связанное с этим. Почему? Потому что не всякий иконописец может быть преподавателем. Не всякий иконописец может объяснить. Вот он пишет, а сказать об иконе не может. А отец Роман мог и писать, и объяснять. Это редкое сочетание. Но ему приходилось заниматься экономскими делами. И очень серьезно, а самое главное – плодотворно.


Обложка диска с духовными стихами и кантами отца Романа

 

ИЕРОМОНАХ НИКОН (ПАШКОВ):

Меня всегда удивляла и трогала его способность видеть красоту окружающего мира и делиться с другими этой красотой, хотя бы через свои песни. Это видение красоты нас с ним объединяло. Но я просто видел, а он умел все это выразить.

 

НАТАЛЬЯ СЕРБИНОВИЧ:

Душа, сердце отца Романа – это его песни. То, чем он жил, дышал, о чем мечтал, думал, в чем каялся и молился, – все в них.

 

РЕГЕНТ ГЕОРГИЙ САФОНОВ:

Многим известны его духовные стихи и канты, – это очень интересный материал, очень богатый, который я как профессионал всем советую слушать, впитывать в себя, потому что то, что несет каждая его песня, каждая былина, каждый его стих – это маленькое нравственное поучение.

Отец Роман явился инициатором того, чтобы прийти однажды к отцу Наместнику и спеть ему не песнопения из службы, которые он слышал за богослужением, а что­нибудь не относящееся к богослужению, какие­нибудь Русские романсы или Русские песни, или духовные стихи. И таким образом мы в результате вышли на очень интересные программы воинских песен, казачьих песен, Русских народных песен, старинных романсов, вальсов, маршей Российской армии. И это в конце концов вылилось в программу гимнов Российской Империи и военно­патриотических песен. Я считаю, что вдохновителем этой интереснейшей программы был отец Роман, потому что он заложил зерно, которое потом дало всходы.

 

МОНАХИНЯ ВЕРА (ЧИГИРИНОВА):

Он хорошо понимал значение духовной песни. Песнопения – это продолжение молитвы. Человеку, только начинающему ходить в храм, они помогают молиться. Песни отца Романа многое открывают человеку, помогают много узнать. Они все очень глубоки по смыслу и заставляют задуматься о смысле нашей жизни, о том, что все мы тут в гостях.

Он был защитником Православия. Верил, что Русь возродится, что она будет Православной. Верил не просто как мы многие верим, он к этому прилагал свои силы. Он знал, что для того, чтобы Русь стала Православной, каждый из нас должен измениться. Он писал стихи, песни, исполнял их, чтобы люди задумались и стали другими.

 

ТАТЬЯНА СЕРБИНОВИЧ:

Отец Роман очень любил Родину, все Русское, православное. Это касалось даже пищи. Когда мы готовили, то хотели угодить, придумывали что­нибудь необычное. А он говорил: «Я люблю простую Русскую еду: вареную картошку, уху и соленые огурцы».

Отец Роман был воином Христовым, все свои труды он полагал для возрождения России, веры Православной. С его уходом монастырь, Россия потеряла человека, который так много сделал для Православия, для своей любимой Родины. Но я надеюсь, что Россия приобрела еще одного молитвенника пред Господом за нее.

 

СВЯЩЕННИК АЛЕКСАНДР ДУБИНИН:

Отец Роман жаждал огромного размаха битвы со злом. Называл своим идеалом злодейски убитого в 20­е годы архиепископа Рижского Иоанна (Поммера), человека необычайной силы. Так, в радостном ожидании богатырской битвы за Святую Русь, за веру Православную он и закончил свою жизнь…

 

ИЗ БЕСЕДЫ АРХИДИАКОНА РОМАНА (ТАМБЕРГА) НА РАДИОСТАНЦИИ «РАДОНЕЖ»:

…Обычно принято противопоставлять демократов и коммунистов. Но если посмотреть и на тех, и на других с высоты истории, то это совершенно одно и то же. И та, и другая партия выступает за народоправление, только они расходятся в каких­то незначительных частностях. Есть такое мнение, что само это ложное противостояние создано для того, чтобы привлечь наше внимание и втянуть в круг вопросов, совершенно несвойственных христианину и христианскому сознанию, и которые не ведут нас по пути евангельских заповедей, по пути духовного самосовершенствования. У нас, православных, есть свои пути, которые начертаны в Евангелии, к которым призывает Святая Православная Церковь.

Мы считаем, что выход из кризиса – в том, чтобы народ вернулся к Богу, а Россия вернулась к своему призванию. У каждой страны, у каждого народа, как и у каждого человека, есть свое призвание. У России призвание – свидетельствовать всему миру о красоте Православия, о красоте Евангелия.


Могила отца Романа в Сергиевом Посаде


СТИХОТВОРЕНИЕ ОТЦА РОМАНА:

 

Средь житейского моря бурлящего,
Среди нищих, среди богачей,
Пред князьями, у власти стоящими,
Я пою об Отчизне моей.

 

Пусть считают Россию заблудшею
И погибшею в смертных грехах.
Я пою про Россию уснувшую,
Утонувшую в белых снегах.

 

Я пою про Россию сокрывшуюся
В непроходных дремучих лесах,
На озерное дно опустившуюся
Светлым Китежем в черных волнах.

 

Средь застолья и пира ликующего,
На привале, в походе, в бою,
Средь скорбящих, среди торжествующих
Я о Родине милой пою.

 

Русь Святая, ты стала изгнанницей
У своих нечестивых сынов.
Тихой инокиней, кроткой странницей
Ты ушла из больших городов.

 

Ко святым образам помолилася,
Перед Богом поверглась во прах,
От мирской суеты удалилася,
Затворилася в дальних скитах.

 

Не сыскать тебя в дебрях нехоженых.
Но как прежде, твой образ живет
В грустных песнях калик перехожих,
В звонких струнах бродяг­гусляров.

 

От глумливых и дерзких скрываешься
И, незримая в гордых очах,
Только праведным ты открываешься,
Только кающимся во грехах.

 

Вот и мне час настал, время пробило
В путь идти, торопиться домой.
Но найду ли тебя, моя Родина,
Я, объятый греховною тьмой?

 

Среди вьюг, над землею бушующих,
Среди дней, среди темных ночей,
Средь скитальцев, Отчизны взыскующих,
Я пою о России моей.

 

Подготовили Ксения Миронова и Серафима Смолина

По книге: Когда уйду навеки... Протоиерей Алексий Грачев.
Архидиакон Роман (Тамберг): Книга воспоминаний /
Сост. В. Ю. Малягин. М., 2007.

Источник: http://pkrest.ru




Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь.
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.


 

 

 

 

 

 

© 2005-2015 "Дух христианина" газета |