Согласно одному старинному преданию, Христос в сопровождении Своих апостолов ходит по земле 40 дней после Пасхи, вплоть до Вознесения. Одеты небесные странники в нищенское рубище, а потому и невдомек никому, кто они на самом деле. Ходят — и испытуют людское милосердие, добрых награждают богатыми милостями, а злых и жадных могут тяжко наказать. У Антона Павловича Чехова есть на эту тему один поучительный рассказ под названием «Казак». Почитаем и задумаемся: не ошибиться бы нам на пути, не пройти мимо тех странников...
«Бердянский мещанин Максим Торчаков ехал со своей молодой женой из церкви и вёз только что освящённый кулич. Солнце еще не всходило, но восток уже золотился. Было тихо. Перепел уже начал кричать своё «пить пойдем! пить пойдем!» Максим ехал и думал о том, что нет лучше праздника, как Христово Воскресение.
Женат он был недавно и теперь справлял с женой первую Пасху. На что бы он ни взглянул, о чем бы ни подумал, всё представлялось ему радостным и счастливым. Хозяйство у него исправное, домашнее убранство такое, что лучше и не надо. Глядел на жену — и она казалась ему красивой, доброй и кроткой. Радовала его и заря на востоке, и молодая травка, и даже коршун, что носился по степи.
— Сказано, велик день! — говорил он. — Вот и велик! Погоди, Лиза, сейчас солнце начнет играть. Оно каждую Пасху играет. Тоже радуется, как люди. Постой, никак лошадь впереди стоит...
На полдороге к дому у Кривой Балочки увидел Максим оседланную лошадь, которая стояла неподвижно и нюхала землю. А у самой дороги на кочке сидел, согнувшись, рыжий казак и глядел себе под ноги.
— Христос воскрес! — крикнул ему Максим.
— Воистину воскрес, — ответил тот, не поднимая головы.
— Куда едешь?
— Домой, на льготу.
— Зачем же тут сидишь?
— Да так... Захворал. Нет мочи ехать.
— Что ж у тебя болит?
— Весь болю.
— Вот напасть! У людей праздник, а ты хворать. Да ты бы в деревню или на постоялый двор ехал, а что так сидеть?
Казак поднял голову и утомленными больными глазами обвел Максима, его жену и лошадь:
— Вы это из церкви? А меня праздник в дороге застал. Не привел Бог доехать. Вы бы, православные, дали мне, проезжему, свяченой пасочки разговеться!
— Оно можно. Постой, сейчас...
Максим пошарил в карманах:
— Нету у меня ножика, отрезать нечем. А ломать-то не рука, всю паску испортишь. Поищи-ка, нет ли у тебя ножика? Казак через силу поднялся и пошел к своему седлу за ножом.
— Вот еще что выдумали! — сердито сказала жена. — Не дам я паску кромсать! С какими глазами я ее резаную домой повезу? И видано ль дело — в степи разговляться? Поезжай на деревню к мужикам да там и разговляйся!
Жена взяла из рук мужа кулич, завернутый в белую салфетку, и сказала:
— Не дам! Надо порядок знать. Это не булка, а свяченая паска, и грех ее без толку кромсать.
— Ну, казак, не прогневайся, — сказал Максим. — Не велит жена! Прощай, путь-дорога!
Он тронул вожжи, чмокнул, и бричка с шумом покатила дальше. А жена всё говорила, что резать кулич, не доехав до дому, — грех и непорядок, что всё должно иметь своё место и время. На востоке засияли первые лучи солнца. Отъехав полверсты, Максим оглянулся и пристально поглядел вдаль:
— Не видать казака. Экий сердяга, вздумал в дороге хворать. Чего доброго, помрёт там. Не дали мы ему, Лизавета, паски, а небось, и надо было дать.
Солнце взошло, но играло оно или нет, Максим уже не видел. Всю дорогу до дома он молчал и о чем-то думал. От праздничной радости в груди не осталось и следа. Приехали домой, похристосовались с работниками. Он опять повеселел, стал разговаривать, а когда сели за стол разговляться и все взяли по куску кулича, невесело поглядел на жену:
— А нехорошо, Лизавета, что мы не дали казаку кулича.
— Чудной ты! Где взял такую моду, чтобы паску по дороге раздавать? Теперь она порезана, на столе лежит. Пущай ест, кто хочет, хоть и казак твой. Нешто мне жалко?
— Так-то оно так, но казак тот хуже нищего и сироты... В дороге, далеко от дому, хворый...
Выпил Максим полстакана чаю, и больше пить-есть ему не хотелось. Чай казался невкусным, на душе стало скучно. После разговенья легли спать. Когда Лизавета проснулась, увидела: супруг стоит у окна и смотрит во двор.
— Не спится мне что-то, — вздохнул он. — Обидели мы с тобой казака!
— Дался тебе этот казак!
— Он царю служил, может, кровь проливал, а мы с ним как обошлись? Надо бы его, больного, домой привезть, покормить, а мы ему даже кусочка хлеба не дали.
— Ишь ты какой! Ты бы с казаком паску искромсал, а я бы потом дома глазами лупала!
Максим потихоньку от жены пошел на кухню, завернул в салфетку кусок кулича и пяток яиц. В сарае сказал работнику Кузьме:
— Седлай гнедого и езжай поживей к Кривой Балочке. Там больной казак с лошадью. Отдай ему это. Может, еще не уехал...
Прождав Кузьму несколько часов, не вытерпел и сам поскакал навстречу.
— Ну что? Видал казака?
— Нигде нету. Должно, уехал.
— Гм, вот история...
Взял Максим узелок и поскакал дальше. Доехав до деревни, спросил у мужиков:
— Братцы, не видали вы больного казака с лошадью? Из себя такой рыжий, худой...
Но никого они не видели. Вернулся он домой только к обеду. Сказал жене:
— Сидит у меня в голове этот казак, и хоть ты что, не дает спокою. Я все думаю: а ежели это Бог нас испытать хотел и Ангела какого навстречу послал? Ведь бывает это. Нехорошо, Лизавета, обидели мы человека!
— Да что ты ко мне пристал, как смола? — крикнула жена, выходя из терпения.
— А ты, знаешь, недобрая, — Максим пристально поглядел ей в лицо.
— Пущай я недобрая, а только не стану всяким пьяницам свяченую паску раздавать.
— А нешто казак пьяный? Почем ты знаешь?
— Пьяный!
— Ну и дура!
Рассердившись, Максим встал из-за стола и начал укорять молодую жену, что она глупая и немилосердная. Она заплакала и ушла в спальню:
— Отстань ты от меня со своим казаком, а то я к отцу уеду!
За все время после свадьбы это была первая ссора с женой. До вечера Максим ходил по двору и с досадой думал о жене. Теперь она казалась ему некрасивой и злой. И мерещились ему то больные глаза казака, то его голос, то походка... Вечером, когда стемнело, ему стало нестерпимо худо. Он напился и во хмелю бранился на жену, что у нее злое лицо, и завтра же он прогонит ее к отцу. Утром захотел опохмелиться и опять напился. С этого и началось расстройство. Лошади, коровы, овцы, ульи стали исчезать со двора, долги росли. И все эти напасти, говорил Максим, произошли потому, что Бог прогневался на него и на жену — за больного казака. А когда он был трезвый, то всё ходил в степь и ждал, не встретится ли ему тот казак...»
(Печатается в сокращении)
«Бердянский мещанин Максим Торчаков ехал со своей молодой женой из церкви и вёз только что освящённый кулич. Солнце еще не всходило, но восток уже золотился. Было тихо. Перепел уже начал кричать своё «пить пойдем! пить пойдем!» Максим ехал и думал о том, что нет лучше праздника, как Христово Воскресение.
Женат он был недавно и теперь справлял с женой первую Пасху. На что бы он ни взглянул, о чем бы ни подумал, всё представлялось ему радостным и счастливым. Хозяйство у него исправное, домашнее убранство такое, что лучше и не надо. Глядел на жену — и она казалась ему красивой, доброй и кроткой. Радовала его и заря на востоке, и молодая травка, и даже коршун, что носился по степи.
— Сказано, велик день! — говорил он. — Вот и велик! Погоди, Лиза, сейчас солнце начнет играть. Оно каждую Пасху играет. Тоже радуется, как люди. Постой, никак лошадь впереди стоит...
На полдороге к дому у Кривой Балочки увидел Максим оседланную лошадь, которая стояла неподвижно и нюхала землю. А у самой дороги на кочке сидел, согнувшись, рыжий казак и глядел себе под ноги.
— Христос воскрес! — крикнул ему Максим.
— Воистину воскрес, — ответил тот, не поднимая головы.
— Куда едешь?
— Домой, на льготу.
— Зачем же тут сидишь?
— Да так... Захворал. Нет мочи ехать.
— Что ж у тебя болит?
— Весь болю.
— Вот напасть! У людей праздник, а ты хворать. Да ты бы в деревню или на постоялый двор ехал, а что так сидеть?
Казак поднял голову и утомленными больными глазами обвел Максима, его жену и лошадь:
— Вы это из церкви? А меня праздник в дороге застал. Не привел Бог доехать. Вы бы, православные, дали мне, проезжему, свяченой пасочки разговеться!
— Оно можно. Постой, сейчас...
Максим пошарил в карманах:
— Нету у меня ножика, отрезать нечем. А ломать-то не рука, всю паску испортишь. Поищи-ка, нет ли у тебя ножика? Казак через силу поднялся и пошел к своему седлу за ножом.
— Вот еще что выдумали! — сердито сказала жена. — Не дам я паску кромсать! С какими глазами я ее резаную домой повезу? И видано ль дело — в степи разговляться? Поезжай на деревню к мужикам да там и разговляйся!
Жена взяла из рук мужа кулич, завернутый в белую салфетку, и сказала:
— Не дам! Надо порядок знать. Это не булка, а свяченая паска, и грех ее без толку кромсать.
— Ну, казак, не прогневайся, — сказал Максим. — Не велит жена! Прощай, путь-дорога!
Он тронул вожжи, чмокнул, и бричка с шумом покатила дальше. А жена всё говорила, что резать кулич, не доехав до дому, — грех и непорядок, что всё должно иметь своё место и время. На востоке засияли первые лучи солнца. Отъехав полверсты, Максим оглянулся и пристально поглядел вдаль:
— Не видать казака. Экий сердяга, вздумал в дороге хворать. Чего доброго, помрёт там. Не дали мы ему, Лизавета, паски, а небось, и надо было дать.
Солнце взошло, но играло оно или нет, Максим уже не видел. Всю дорогу до дома он молчал и о чем-то думал. От праздничной радости в груди не осталось и следа. Приехали домой, похристосовались с работниками. Он опять повеселел, стал разговаривать, а когда сели за стол разговляться и все взяли по куску кулича, невесело поглядел на жену:
— А нехорошо, Лизавета, что мы не дали казаку кулича.
— Чудной ты! Где взял такую моду, чтобы паску по дороге раздавать? Теперь она порезана, на столе лежит. Пущай ест, кто хочет, хоть и казак твой. Нешто мне жалко?
— Так-то оно так, но казак тот хуже нищего и сироты... В дороге, далеко от дому, хворый...
Выпил Максим полстакана чаю, и больше пить-есть ему не хотелось. Чай казался невкусным, на душе стало скучно. После разговенья легли спать. Когда Лизавета проснулась, увидела: супруг стоит у окна и смотрит во двор.
— Не спится мне что-то, — вздохнул он. — Обидели мы с тобой казака!
— Дался тебе этот казак!
— Он царю служил, может, кровь проливал, а мы с ним как обошлись? Надо бы его, больного, домой привезть, покормить, а мы ему даже кусочка хлеба не дали.
— Ишь ты какой! Ты бы с казаком паску искромсал, а я бы потом дома глазами лупала!
Максим потихоньку от жены пошел на кухню, завернул в салфетку кусок кулича и пяток яиц. В сарае сказал работнику Кузьме:
— Седлай гнедого и езжай поживей к Кривой Балочке. Там больной казак с лошадью. Отдай ему это. Может, еще не уехал...
Прождав Кузьму несколько часов, не вытерпел и сам поскакал навстречу.
— Ну что? Видал казака?
— Нигде нету. Должно, уехал.
— Гм, вот история...
Взял Максим узелок и поскакал дальше. Доехав до деревни, спросил у мужиков:
— Братцы, не видали вы больного казака с лошадью? Из себя такой рыжий, худой...
Но никого они не видели. Вернулся он домой только к обеду. Сказал жене:
— Сидит у меня в голове этот казак, и хоть ты что, не дает спокою. Я все думаю: а ежели это Бог нас испытать хотел и Ангела какого навстречу послал? Ведь бывает это. Нехорошо, Лизавета, обидели мы человека!
— Да что ты ко мне пристал, как смола? — крикнула жена, выходя из терпения.
— А ты, знаешь, недобрая, — Максим пристально поглядел ей в лицо.
— Пущай я недобрая, а только не стану всяким пьяницам свяченую паску раздавать.
— А нешто казак пьяный? Почем ты знаешь?
— Пьяный!
— Ну и дура!
Рассердившись, Максим встал из-за стола и начал укорять молодую жену, что она глупая и немилосердная. Она заплакала и ушла в спальню:
— Отстань ты от меня со своим казаком, а то я к отцу уеду!
За все время после свадьбы это была первая ссора с женой. До вечера Максим ходил по двору и с досадой думал о жене. Теперь она казалась ему некрасивой и злой. И мерещились ему то больные глаза казака, то его голос, то походка... Вечером, когда стемнело, ему стало нестерпимо худо. Он напился и во хмелю бранился на жену, что у нее злое лицо, и завтра же он прогонит ее к отцу. Утром захотел опохмелиться и опять напился. С этого и началось расстройство. Лошади, коровы, овцы, ульи стали исчезать со двора, долги росли. И все эти напасти, говорил Максим, произошли потому, что Бог прогневался на него и на жену — за больного казака. А когда он был трезвый, то всё ходил в степь и ждал, не встретится ли ему тот казак...»
(Печатается в сокращении)