11 апреля отмечается международный день освобождения узников фашистских концлагерей. Сегодня в связи с событиями на Украине тема противостояния зверствам нацистов крайне актуальна. Предлагаем читателям рассказ о лагере смерти Освенцим. В годы войны он был расположен на территории Польши, и через него прошли миллионы людей. Это одно из таких мест, забыть которые невозможно. В музей бывшего лагеря приезжают люди из разных стран, чтобы увидеть все своими глазами, попытаться осознать и рассказать потомкам. Несколько лет назад и мне выпало пройти той дорогой…
Лагерный комплекс Освенцим состоял из 3-х частей и 40 подсобных лагерей. Аuschwitz-I был построен на базе польских казарм и первоначально предназначался для поляков. Первую группу заключенных сюда направили 14 июня 1940г., первым комендантом был Рудольф Гесс. В разное время здесь содержалось от 10 до 18 тыс. человек. Через два года, когда была построена вторая часть Биркенау (Аuschwitz-II), лагерь стал местом уничтожения евреев. Здесь находилось до 100 тыс. человек. Третья часть – лагерь Моновиц, где находился химзавод, не сохранилась. Здесь держали до 30 тыс. узников.
В 1941 г. в Освенцим стали направлять советских военнопленных. В сентябре 41-го для них был создан специальный трудовой лагерь, который просуществовал до 1 марта 1942г. За это время было зарегистрировано 12 тыс. человек. Во время последней переклички 17 января 1945г. оставалось 92 советских пленных. По разным данным, в Освенциме погибло от 1 до 4 млн. человек, большинство из которых были евреи.
Вместе с другими посетителями я невольно замерла перед воротами в один из самых известных лагерей смерти, созданных нацистами в годы войны. Отлитый из черного чугуна лозунг «Arbeit macht frei» («Труд делает свободным») наводит ужас. Полосатый шлагбаум поднят, как поднимался он каждое утро, пропуская на работу колонны узников. В пыльной дороге навеки застряли булыжники, вбитые десятками тысяч ног. Я прохожу по ней, и огромная береза тихо шелестит листьями мне вслед…
Каждое утро музыканты из числа заключенных играли здесь марши, под звуки которых пересчитывали людей. По вечерам и в выходные тот же оркестр играл на вечеринках у нацистов Шопена, Бетховена, Штрауса. Ближе к концу войны музыканты создали свою систему тайных сообщений: чем хуже у немцев вести с фронта, тем бравурнее были марши...
Все здесь сохранилось с тех страшных времен. Серые бетонные столбы с колючей проволокой. Деревянные сторожевые вышки охранников. Черные пустые окна кирпичных бараков. Ровные дорожки. Аккуратно подстриженные газоны. И неестественная тишина вокруг, будто внезапно выключили звук той жизни...
Сегодня в блоках, где обитали узники, расположены музейные экспозиции. Фотографии, подлинники документов, посеревшая от времени полосатая роба, деревянные нары, мешки с соломой. Кажется, каждая вещь здесь до сих пор помнит хозяина, будто он, ослабший, силится что-то сказать пересохшими губами. Но я слышу лишь невнятный шепот, от которого мурашки по спине…
Вещи, отнятые у заключенных, производят сильное впечатление. Гора одежды, гора очков, гора пустых чемоданов – люди не знали, что их везут туда, откуда нет возврата, и потому брали с собой вещи. Гора обуви. Изящные дамские туфельки, стоптанные мужские сапоги, яркие детские башмачки. Все это когда-то носили люди. Они ходили в этой обуви по земле. Жили, мечтали, любили. Матери верили, что для счастья привели детей в этот мир…
За стеклом – взбитая серая пена. Две тонны женских волос! Это то, что не успели использовать. А рядом – скатанная в рулон ткань, похожая на лен. Если присмотреться, в ней можно увидеть волосы. Лагерь поставлял их по 50 пфеннингов за килограмм. Промышленники брали охотно – получались недорогая прочная ткань. Здесь всему находили применение: зубные коронки переплавляли в золотые слитки, а кости перемалывали в муку, из которой на химзаводах изготовляли суперфосфат.
Подхожу к блоку с камерами, в которых морили голодом, со «стоячими» камерами-темницами, которые так узки, что человек вынужден все время стоять на ногах. После тяжелого трудового дня сюда приводили наказанных за попытку поговорить во время работы, а поутру их, изможденных, неспавших, вновь уводили на каторгу.
«Многие не выдерживали – бросались на проволоку, резали себе вены, пытались бежать. Их ловили, а потом весь их барак расстреливали или вешали. А нас заставляли плевать на их тела. Однажды у какой-то женщины оказался пистолет, и она убила трех немцев. За это всех, кого привезли в тот день, расстреляли, не стали даже сортировать». (А.Ванукевич. «Я был №99176»).
Стена смерти. Сейчас здесь всегда лежат горы цветов, не угасают траурные свечи. А тогда все было залито кровью. Лицом к красному кирпичу здесь ставили узников и стреляли в спину. Газовые камеры. Осенью 1941-го в них убили сразу 600 советских военнопленных, впервые испытывая смертоносный газ «Циклон-Б». Камеры замаскированы под душевые, на потолке множество отверстий, из которых никогда не идет вода.
Вполне мирно выглядит квадратная кирпичная труба, если не знать о том, что это труба крематория. Его печи превращали в дым и пепел сотни человек в день, а сегодня спят под горой цветов. «За 24 часа могло сгореть 2000 тел. В крематориях №1 и 2 были подземные комнаты для раздевания и газовые камеры. Тела перевозили на лифте в печи, установленные выше. В газовые камеры можно было поместить одновременно 3000 человек, но такого количества никогда не достигалось, поскольку транспортные средства не были достаточно большими». (Р.Гесс. «Мемуары»)
Деревянная виселица. Она посерела от времени, но не покосилась, не упала. Крепкая… Огромные каменные ступени, ведущие к ней, помнят прикосновения тысяч босых ног. И огромные тополя вокруг. Вдоль дорог, у бараков, у крематория. Посаженные в 1940-м, они живые свидетели страшных лет. Наверное, помнят вопли узников и крик охраны, помнят смрад труб печных и бодрые марши труб оркестровых. Что бы ни происходило под их зелеными кронами, они по-прежнему загадочно шелестят что-то на своем лесном языке…
В 3 км находится лагерь Освенцим-Биркенау. Здесь нет экспозиций, все оставили без изменений, как свидетельство того, до чего могли дойти люди. Площадь лагеря 40 кв. км. Если эта цифра звучит слишком абстрактно, то представьте, что при взгляде из центра лагеря в любую сторону до горизонта виден только лагерь: шеренги 300 деревянных бараков, помещение для медицинских опытов, развалины 4-х крематориев, километры колючей проволоки.
Территорию смерти с внешним миром соединяет только железная дорога, по которой ежедневно прибывали эшелоны с новыми заключенными. Сегодня здесь оставляют цветы. Тогда – оставляли надежду… «Мы прибыли посреди ночи. Ослепляющие прожектора, лай эсэсовских собак, одетые как каторжники заключенные, которые вытаскивали нас из вагонов. Доктор Менгеле самолично решал, кого вести в лагерь, а кого сразу же отправлять в газовые камеры. Это было чудо, что всех нас – меня, мать и сестру – впустили в лагерь».(С.Вайль «Воспоминания»).
Бараки в Биркенау похожи на конюшни. Оказывается, это и были типовые немецкие конюшни на 52 лошади, но жили в них от 300 до 700 человек. Предостерегающие надписи на немецком языке все так же пугающи. Тонкие деревянные стены со щелями в палец толщиной не защищали от 20-градусных морозов. На трехэтажных нарах с истертой в пыль соломой спали люди. Возле невысокой печи пытались согреться. Здесь же, случалось, женщины рожали. Воображение в ужасе отказывается представлять эти картины…
«Мы целые сутки ничего не ели, были очень голодны. Принесли нам большие кастрюльки, без тарелок, без ложек. Налили шесть черпалок бурды, и мы должны были это съесть. А как? Решили, что будем считать глотки, а что останется на дне, выльем в ладони. Кастрюлю нельзя было шевелить. Я видела, как люди лизали землю, если капля упала. Сейчас это трудно представить, но эсэсовцы за это еще и били голодных людей». (Б.Кадина. «Мое счастливое число 13»).
От огромных, расположенных большей частью под землей крематориев сейчас остались лишь ступеньки, ведущие вниз. За неделю до освобождения Освенцима нацисты взорвали их. А в те годы из печей день и ночь валил дым. Измученные узники старались выглядеть сильными. Знали: для слабых только одна дорога...
«Эта женщина из Вильно была отправлена в Освенцим за помощь партизанам. После того как она родила ребенка, кто-то из охраны выкрикнул ее номер. Я поняла, что ее вызывают в крематорий. Она завернула ребенка в грязную бумагу и прижала к груди. Ее губы беззвучно шевелились, видимо, она хотела спеть малышу песенку, как это иногда делали матери, напевая колыбельные, чтобы утешить их в мучительный холод и голод и смягчить их горькую долю. Но у этой женщины не было сил... Она не могла издать ни звука, — только большие слезы текли из-под век и падали на головку маленького приговоренного. Что было более трагично, трудно сказать — переживание смерти младенца, гибнущего на глазах матери, или смерть матери, в сознании которой остается ее живой ребенок». (С.Лещинская. «Свидетельство польской акушерки»)
…Освобождения дождались более 7 тыс. узников. В боях за Освенцим погиб 231 советский солдат. Майор Анатолий Шапиро, батальон которого открыл ворота смерти 27 января 1945г., в книге «Зловещий марафон» пишет: «Когда кончилась великая война, мы думали, что наконец-то люди будут жить в счастье. А ничего не сбылось. Пошла нескончаемая череда «малых» войн, вплоть до сегодняшнего дня. После Победы мне думалось, что мое поколение будет последним, кому довелось познать смерть в бою, увидеть немыслимую жестокость. К сожалению, это не так».
…Мы вышли потрясенные тем страшным музеем под открытым небом. Многие думали: надо ли сохранять эти бараки, сторожевые вышки, колючую проволоку? Ответом служит книга для посетителей. В ней на сотнях страниц, на разных языках повторяется одна и та же мысль: «Надеюсь, это никогда больше не повторится». Там, в Освенциме, одна из посетительниц уверяла меня, что лагерь освободила «украинская армия». И мне не удалось переубедить ее в том, что 1-й Украинский фронт назывался так вовсе не потому, что в составе его были украинцы.
...К сожалению, мы не смогли посетить экспозицию, посвященную нашим узникам и воинам-освободителям. По политическим причинам она с 2004 года закрыта «на реконструкцию»: польское руководство музея требовало убрать отовсюду словосочетание «советские граждане», усматривая в нем политическую пропаганду. Бог им судья… Но георгиевские ленточки, повязанные на фонарь закрытого барака, давали надежду, что не всё еще забыто. И не все готовы забыть.
Ирина Киреева
Лагерный комплекс Освенцим состоял из 3-х частей и 40 подсобных лагерей. Аuschwitz-I был построен на базе польских казарм и первоначально предназначался для поляков. Первую группу заключенных сюда направили 14 июня 1940г., первым комендантом был Рудольф Гесс. В разное время здесь содержалось от 10 до 18 тыс. человек. Через два года, когда была построена вторая часть Биркенау (Аuschwitz-II), лагерь стал местом уничтожения евреев. Здесь находилось до 100 тыс. человек. Третья часть – лагерь Моновиц, где находился химзавод, не сохранилась. Здесь держали до 30 тыс. узников.
В 1941 г. в Освенцим стали направлять советских военнопленных. В сентябре 41-го для них был создан специальный трудовой лагерь, который просуществовал до 1 марта 1942г. За это время было зарегистрировано 12 тыс. человек. Во время последней переклички 17 января 1945г. оставалось 92 советских пленных. По разным данным, в Освенциме погибло от 1 до 4 млн. человек, большинство из которых были евреи.
Вместе с другими посетителями я невольно замерла перед воротами в один из самых известных лагерей смерти, созданных нацистами в годы войны. Отлитый из черного чугуна лозунг «Arbeit macht frei» («Труд делает свободным») наводит ужас. Полосатый шлагбаум поднят, как поднимался он каждое утро, пропуская на работу колонны узников. В пыльной дороге навеки застряли булыжники, вбитые десятками тысяч ног. Я прохожу по ней, и огромная береза тихо шелестит листьями мне вслед…
Каждое утро музыканты из числа заключенных играли здесь марши, под звуки которых пересчитывали людей. По вечерам и в выходные тот же оркестр играл на вечеринках у нацистов Шопена, Бетховена, Штрауса. Ближе к концу войны музыканты создали свою систему тайных сообщений: чем хуже у немцев вести с фронта, тем бравурнее были марши...
Все здесь сохранилось с тех страшных времен. Серые бетонные столбы с колючей проволокой. Деревянные сторожевые вышки охранников. Черные пустые окна кирпичных бараков. Ровные дорожки. Аккуратно подстриженные газоны. И неестественная тишина вокруг, будто внезапно выключили звук той жизни...
Сегодня в блоках, где обитали узники, расположены музейные экспозиции. Фотографии, подлинники документов, посеревшая от времени полосатая роба, деревянные нары, мешки с соломой. Кажется, каждая вещь здесь до сих пор помнит хозяина, будто он, ослабший, силится что-то сказать пересохшими губами. Но я слышу лишь невнятный шепот, от которого мурашки по спине…
Вещи, отнятые у заключенных, производят сильное впечатление. Гора одежды, гора очков, гора пустых чемоданов – люди не знали, что их везут туда, откуда нет возврата, и потому брали с собой вещи. Гора обуви. Изящные дамские туфельки, стоптанные мужские сапоги, яркие детские башмачки. Все это когда-то носили люди. Они ходили в этой обуви по земле. Жили, мечтали, любили. Матери верили, что для счастья привели детей в этот мир…
За стеклом – взбитая серая пена. Две тонны женских волос! Это то, что не успели использовать. А рядом – скатанная в рулон ткань, похожая на лен. Если присмотреться, в ней можно увидеть волосы. Лагерь поставлял их по 50 пфеннингов за килограмм. Промышленники брали охотно – получались недорогая прочная ткань. Здесь всему находили применение: зубные коронки переплавляли в золотые слитки, а кости перемалывали в муку, из которой на химзаводах изготовляли суперфосфат.
Подхожу к блоку с камерами, в которых морили голодом, со «стоячими» камерами-темницами, которые так узки, что человек вынужден все время стоять на ногах. После тяжелого трудового дня сюда приводили наказанных за попытку поговорить во время работы, а поутру их, изможденных, неспавших, вновь уводили на каторгу.
«Многие не выдерживали – бросались на проволоку, резали себе вены, пытались бежать. Их ловили, а потом весь их барак расстреливали или вешали. А нас заставляли плевать на их тела. Однажды у какой-то женщины оказался пистолет, и она убила трех немцев. За это всех, кого привезли в тот день, расстреляли, не стали даже сортировать». (А.Ванукевич. «Я был №99176»).
Стена смерти. Сейчас здесь всегда лежат горы цветов, не угасают траурные свечи. А тогда все было залито кровью. Лицом к красному кирпичу здесь ставили узников и стреляли в спину. Газовые камеры. Осенью 1941-го в них убили сразу 600 советских военнопленных, впервые испытывая смертоносный газ «Циклон-Б». Камеры замаскированы под душевые, на потолке множество отверстий, из которых никогда не идет вода.
Вполне мирно выглядит квадратная кирпичная труба, если не знать о том, что это труба крематория. Его печи превращали в дым и пепел сотни человек в день, а сегодня спят под горой цветов. «За 24 часа могло сгореть 2000 тел. В крематориях №1 и 2 были подземные комнаты для раздевания и газовые камеры. Тела перевозили на лифте в печи, установленные выше. В газовые камеры можно было поместить одновременно 3000 человек, но такого количества никогда не достигалось, поскольку транспортные средства не были достаточно большими». (Р.Гесс. «Мемуары»)
Деревянная виселица. Она посерела от времени, но не покосилась, не упала. Крепкая… Огромные каменные ступени, ведущие к ней, помнят прикосновения тысяч босых ног. И огромные тополя вокруг. Вдоль дорог, у бараков, у крематория. Посаженные в 1940-м, они живые свидетели страшных лет. Наверное, помнят вопли узников и крик охраны, помнят смрад труб печных и бодрые марши труб оркестровых. Что бы ни происходило под их зелеными кронами, они по-прежнему загадочно шелестят что-то на своем лесном языке…
В 3 км находится лагерь Освенцим-Биркенау. Здесь нет экспозиций, все оставили без изменений, как свидетельство того, до чего могли дойти люди. Площадь лагеря 40 кв. км. Если эта цифра звучит слишком абстрактно, то представьте, что при взгляде из центра лагеря в любую сторону до горизонта виден только лагерь: шеренги 300 деревянных бараков, помещение для медицинских опытов, развалины 4-х крематориев, километры колючей проволоки.
Территорию смерти с внешним миром соединяет только железная дорога, по которой ежедневно прибывали эшелоны с новыми заключенными. Сегодня здесь оставляют цветы. Тогда – оставляли надежду… «Мы прибыли посреди ночи. Ослепляющие прожектора, лай эсэсовских собак, одетые как каторжники заключенные, которые вытаскивали нас из вагонов. Доктор Менгеле самолично решал, кого вести в лагерь, а кого сразу же отправлять в газовые камеры. Это было чудо, что всех нас – меня, мать и сестру – впустили в лагерь».(С.Вайль «Воспоминания»).
Бараки в Биркенау похожи на конюшни. Оказывается, это и были типовые немецкие конюшни на 52 лошади, но жили в них от 300 до 700 человек. Предостерегающие надписи на немецком языке все так же пугающи. Тонкие деревянные стены со щелями в палец толщиной не защищали от 20-градусных морозов. На трехэтажных нарах с истертой в пыль соломой спали люди. Возле невысокой печи пытались согреться. Здесь же, случалось, женщины рожали. Воображение в ужасе отказывается представлять эти картины…
«Мы целые сутки ничего не ели, были очень голодны. Принесли нам большие кастрюльки, без тарелок, без ложек. Налили шесть черпалок бурды, и мы должны были это съесть. А как? Решили, что будем считать глотки, а что останется на дне, выльем в ладони. Кастрюлю нельзя было шевелить. Я видела, как люди лизали землю, если капля упала. Сейчас это трудно представить, но эсэсовцы за это еще и били голодных людей». (Б.Кадина. «Мое счастливое число 13»).
От огромных, расположенных большей частью под землей крематориев сейчас остались лишь ступеньки, ведущие вниз. За неделю до освобождения Освенцима нацисты взорвали их. А в те годы из печей день и ночь валил дым. Измученные узники старались выглядеть сильными. Знали: для слабых только одна дорога...
«Эта женщина из Вильно была отправлена в Освенцим за помощь партизанам. После того как она родила ребенка, кто-то из охраны выкрикнул ее номер. Я поняла, что ее вызывают в крематорий. Она завернула ребенка в грязную бумагу и прижала к груди. Ее губы беззвучно шевелились, видимо, она хотела спеть малышу песенку, как это иногда делали матери, напевая колыбельные, чтобы утешить их в мучительный холод и голод и смягчить их горькую долю. Но у этой женщины не было сил... Она не могла издать ни звука, — только большие слезы текли из-под век и падали на головку маленького приговоренного. Что было более трагично, трудно сказать — переживание смерти младенца, гибнущего на глазах матери, или смерть матери, в сознании которой остается ее живой ребенок». (С.Лещинская. «Свидетельство польской акушерки»)
…Освобождения дождались более 7 тыс. узников. В боях за Освенцим погиб 231 советский солдат. Майор Анатолий Шапиро, батальон которого открыл ворота смерти 27 января 1945г., в книге «Зловещий марафон» пишет: «Когда кончилась великая война, мы думали, что наконец-то люди будут жить в счастье. А ничего не сбылось. Пошла нескончаемая череда «малых» войн, вплоть до сегодняшнего дня. После Победы мне думалось, что мое поколение будет последним, кому довелось познать смерть в бою, увидеть немыслимую жестокость. К сожалению, это не так».
…Мы вышли потрясенные тем страшным музеем под открытым небом. Многие думали: надо ли сохранять эти бараки, сторожевые вышки, колючую проволоку? Ответом служит книга для посетителей. В ней на сотнях страниц, на разных языках повторяется одна и та же мысль: «Надеюсь, это никогда больше не повторится». Там, в Освенциме, одна из посетительниц уверяла меня, что лагерь освободила «украинская армия». И мне не удалось переубедить ее в том, что 1-й Украинский фронт назывался так вовсе не потому, что в составе его были украинцы.
...К сожалению, мы не смогли посетить экспозицию, посвященную нашим узникам и воинам-освободителям. По политическим причинам она с 2004 года закрыта «на реконструкцию»: польское руководство музея требовало убрать отовсюду словосочетание «советские граждане», усматривая в нем политическую пропаганду. Бог им судья… Но георгиевские ленточки, повязанные на фонарь закрытого барака, давали надежду, что не всё еще забыто. И не все готовы забыть.
Ирина Киреева